Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Стокгольмский всемирный конгресс мира все-таки состоялся – в августе 1910 г., и Толстого опять пригласили. Президент конгресса Карл Карлсон Бунде писал ему в начале апреля (по новому стилю) и вторично в середине июня, сожалея при этом, что прошлогодний конгресс был отложен «par des raisons insurmontables» («из-за непреодолимых причин»)[269]. С Толстым связались и секретарь конгресса Юхан Бергман, и его вице-президент Эдвард Ваврински. Последний даже приехал в Ясную Поляну, чтобы на месте пригласить Толстого в Стокгольм, но хозяина не застал[270].

Несколькими месяцами ранее в Ясной Поляне еще раз прозвучало сомнение относительно причин отмены конгресса в 1909 г. Русский еврей, норвежский гражданин Марк Левин, посетивший Толстого в феврале, рассказал Софье Андреевне, что шведы не хотели видеть Толстого на конгрессе, так как боялись, что его примут в Швеции как настоящего царя. И, кроме того, «правительство испугалось, что он будет держать анархическую речь. “Он не мирный человек, он натравливает народ на царя, говорили правительственные люди”»[271]. «Вот это будет Льву Николаевичу приятно послушать, – прокомментировала Софья Андреевна. – Он любит быть гонимым»[272].

Напрашивается вопрос: зачем тот же самый оргкомитет рискнул повторно пригласить Толстого, если так боялись его приезда и выступления?

В этот раз Толстой сразу решил в Швецию не ехать, сославшись на занятость и слабое здоровье. Доклад же обещал послать[273]. Тем не менее домашняя оппозиция возникла снова. Когда Арвид Ярнефельт во время своего мартовского визита в Ясную Поляну выразил пожелание, чтобы Толстой все-таки выступил в августе в Стокгольме, Софья Андреевна резко перебила его: «Кто хочет убить Льва Николаевича, тот пусть устраивает поездки Льву Николаевичу»[274].

На августовском конгрессе вокруг имени Толстого вспыхнула оживленная дискуссия. Далеко не все друзья мира являлись его поклонниками. Лидером антитолстовского блока был французский капитан артиллерии, ветеран конгрессов мира Гастон Мох. По его мнению, в предыдущем году большая часть борцов за мир сожалела, что Толстому предложили на месте защищать свои «анархистско-квакерские взгляды». Перенос конгресса на год тогда восприняли с облегчением, так как это освободило их от «долга бороться против знаменитого писателя»[275]. На утверждение Моха, что каждая нация имеет право на самозащиту, ответил англичанин Дж. Х. Перрис, автор многих работ о Толстом. Перрис напомнил: во всех войнах все нации утверждают, что речь идет именно о самозащите. В отличие от Моха и его сторонников английская группа делегатов в духе Толстого осудила все войны. По словам Перриса, если бы Моху дали возможность решать, Толстого на конгресс вообще не пустили бы[276].

Что же случилось с докладом Толстого? Публично не читали. Согласно биографу Толстого Павлу Бирюкову, причина такова:

Умеренная и благонамеренная среда пацифистов, собравшихся на конгрессе, была скандализирована «выходкой» Л. Н-ча, считавшего, что для того, чтобы люди не воевали, – не должно быть войска. Это показалось им такою наивностью, что, снисходительно улыбаясь и воздавая должное великому гению, они, пригласившие его на конгресс, не решились вслух объявить его мнение[277].

На самом деле и это тоже не совсем так. О произошедшем мы узнаём из письма Толстому от Павла Долгорукова[278]. В отличие от Бирюкова Долгоруков, важная фигура в русском движении за мир, сам участвовал в Стокгольмском конгрессе. Как следует из его письма, местные организаторы не знали, соберется ли Толстой писать новый текст или пожелает, чтобы в Стокгольме читали доклад прошлогодний, уже опубликованный. Толстой новую статью не написал, послав старую, в слегка переработанном виде. Кроме того, вполне возможно, что писатель ошибся с датой. Конгресс должен был открыться 1 августа по новому стилю, но Толстой, по всей видимости, предположил, что речь шла о григорианском календаре, и 1 августа только послал свой доклад, думая, что до начала конгресса остается 13 дней.