Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Несмотря на то что все существенное по этому вопросу уже было высказано им ранее, прежде всего в книге «Царство Божие внутри вас» (1893), Толстой три недели интенсивно работал над докладом для конгресса. В готовом тексте ничего неожиданного нет, но нет там и никаких уступок или смягченных формулировок[249]. Как мальчик в его любимой сказке «Новое платье короля», Толстой собирался открыто сказать то, что все, по его мнению, видели и понимали, но по разным причинам не хотели признать. Закон «не убий» вечен и годен во всех обстоятельствах; убийство всегда убийство, даже на войне, и поэтому христианство и военная служба несовместимы. Все режимы основаны на насилии, и армии им нужны прежде всего для их собственного существования. Конгрессы мира по традиции обращались к власть имущим с предложениями o сокращении вооружений или даже о разоружении, но, по Толстому, это наивность. Принимать решение должен каждый человек для себя; не императоры или министры воевали, а солдаты, и если те откажутся это делать, тогда никаких войн уже не будет. На вопрос, как защищаться от врагов и как поддерживать внутренний порядок, если никакой армии нет, Толстой собирался ответить: мы не можем знать, что будет, но жизнь людей, отказавшихся от убийства, не может быть хуже нынешней.

На конгрессах мира традиционно присутствовали и военные. От Толстого им пришлось бы услышать, что военная профессия постыдна и преступна и что вступление в армию означает согласие на подготовку к убийству. Такие слова, как «служение отечеству, геройство войны, военная слава, патриотизм», на практике означали «голое, преступное дело убийства»[250].

Конгрессу Tолстой собирался предложить составить совместное воззвание, где было бы сказано, что «война не есть, как это признается теперь большинством людей, какое-то особенно доброе, похвальное дело, а есть, как всякое убийство, гадкое и преступное дело, как для тех людей, которые свободно набирают военную деятельность, так и для тех, которые из страха наказания или из корыстных видов избирают ее»[251].

В конце своего доклада Толстой хотел попросить извинения, если он кого-нибудь оскорбил или огорчил своими словами. Но у него уже не было выбора:

Мне, 80-летнему старику, всякую минуту ожидающему смерти, стыдно и преступно бы было не сказать всю истину, как я понимаю ее, истину, которая, как я твердо верю, только одна может избавить человечество от неисчислимых претерпеваемых им бедствий, производимых войной[252].

Уже во время работы над русским текстом Толстой стал переводить его на французский язык (рабочими языками конгресса были французский, английский и немецкий), при этом делая в нем некоторые изменения. Русский текст Стокгольмского доклада был готов 4/17 августа. До открытия конгресса оставалось тогда 12 дней.

Толстой мог предвидеть сопротивление делегатов конгресса, но столкнулся с ним уже дома. Проблема была не в том, что Софья Андреевна возмущалась взглядами мужа, – скорее она их даже разделяла, но она боялась за здоровье мужа; ее также пугала мысль, что Толстой воспользуется случаем и осуществит свое давнее желание уехать из дома навсегда. Последствием стали нервные срывы: Софья Андреевна запиралась в своей комнате, угрожая принять яд или морфий. Для Толстого было важно участвовать в конгрессе, из-за споров он потерял ночной сон, но перед супругой оказался беспомощен. Несколько раз он вслух объявлял, что никуда не поедет[253]. Однако Софья Андреевна была капризна: могла вдруг заявить, что готова поехать в Стокгольм вместе с мужем, надо только забрать праздничную одежду из Москвы. Приято считать, что ее сопротивление в конце концов заставило Толстого отказаться от участия в конгрессе, но это не так. На самом деле в начале августа (или в середине – по новому стилю) пара согласилась вместе ехать в Швецию. 2/15 августа Толстой написал Владимиру Черткову: «К моему удивлению, мы как будто едем на конгресс. С[офья] А[ндреевна] совсем собирается»[254].

В своем ответе от 12/25 июля на приглашение организационного комитета Толстой написал, что если по какой-то причине он приехать не сможет, то во всяком случае пришлет свой доклад. При этом он боялся, что при таком положении дел на месте составят искаженное резюме его речи. Но и для этой проблемы нашлось решение. 31 июля (13 августа) Толстой получил письмо от своего финского единомышленника Арвида Ярнефельта, который предложил сопровождать Льва Николаевича в Стокгольм. Толстой, однако, придумал для своего друга более важную задачу: пусть Ярнефельт прочтет его доклад, если он сам по какой-то причине не сможет поехать[255].