Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Наибольшее официально зафиксированное количество столкновений между студентами-евреями и балтийскими немцами приходится на время русификации Остзейской провинции Российской империи, перехода Дерптского/Юрьевского университета на русский язык в делопроизводстве и обучении. На основе архивных материалов можно утверждать: в 1893–1895 гг. конфликты приобрели отчетливо агрессивный антисемитский характер. Остается открытым вопрос, считать ли увеличение количества принимаемых «русских евреев» и снижение количества немецких студентов теми дополнительными факторами, которые могли скрыто влиять на возникновение и характер столкновений в Университете. При разрешении конфликтов университетская и полицейская власти стремились не проявлять особую благосклонность к какой-либо стороне на основании национальной и конфессиональной принадлежности. Вместе с тем власти не препятствовали распространению антисемитских настроений: в концертном зале исполнялись песня «Распродажа» и «Juden Marsch», который позднее, несмотря на запрет, был напечатан с цензурного разрешения и получил дальнейшее распространение в городе. В начале 1890-х гг. евреи послужили временным средством увеличения числа русскоязычных студентов в Юрьевском университете, однако эти «русские евреи» (как и балтийские немцы) оставались для власти политически неблагонадежной, «чужой» группой. О взаимосвязи между русификацией, ростом конфликтов между студентами-евреями и балтийскими немцами, антисемитизмом и недоверием власти к «русским евреям» свидетельствует то, что в октябре 1894 г. университетская канцелярия завела отдельную «еврейскую» папку. Интересно, что это событие совпало с разгоравшимся в это время скандалом вокруг процесса А. Дрейфуса и общим ростом антисемитских настроений.

«Но все предназначено было по-другому…»: Л.Н. Толстой и Всемирный конгресс мира в Стокгольме 1909/1910 гг

Бен Хеллман

Первый всемирный конгресс мира состоялся в Париже в 1889 г. После этого аналогичные конгрессы собирались почти ежегодно в крупных городах Европы. В 1909 г. очередь была за Стокгольмом. На этот, XVIII, Всемирный конгресс мира, проходивший с 29 августа по 4 сентября, ожидали около 500 делегатов. Трехдневная работа должна была проходить в пяти рабочих группах по разным темам. Вечерняя программа включала королевскую garden party, в конце недели обещали двухдневную поездку по Центральной Швеции.

За пять недель до открытия конгресса Льву Толстому сообщили, что он выбран в качестве почетного члена и ему дается возможность выступить с докладом[246]. Толстой сразу согласился поехать в Швецию, о чем и сообщил организаторам[247]; он начал работать над докладом, а также выяснять маршрут в шведскую столицу. Однако конгресс, увы, не состоялся. Он был отложен на год, но Толстой – приглашенный снова – приехать не смог. Свой доклад он, однако, обещал прислать.

Вокруг запланированного участия Толстого в несостоявшемся конгрессе 1909 г. и судьбы его доклада в конгрессе 1910 г. возникло много мифов и ложных предположений, и теперь настало время выяснить, что же происходило на самом деле.

Когда шведский организационный комитет конгресса пригласил Толстого, он точно знал, с кем имеет дело. Радикальный пацифизм писателя и его неприятие патриотизма были хорошо известны по многочисленным книгам и статьям. Не могли в комитете не знать и про его скептическое отношение к международным конференциям мира как таковым. Свой отрицательный взгляд на Гаагскую конференцию 1899 г., собравшуюся по инициативе русского царя, Толстой выразил в так называемом «Письме к шведам»[248]. А кроме того, секретарем будущего Стокгольмского конгресса был Валдемар Ланглет, старый знакомый писателя. Ланглет был в Ясной Поляне осенью 1897 г., когда Толстой закончил статью с предложением дать Нобелевскую премию мира духоборам. Ланглет тогда прямо на месте перевел статью, чтобы передать ее в шведскую и иностранную печать. Можно, таким образом, предполагать, что приглашение Толстого на Стокгольмский конгресс было хорошо обдуманным.

Но почему же Толстой без колебаний согласился поехать в Швецию? Он знал, что его взгляды слишком радикальны для организованного движения за мир и что на симпатию большинства делегатов ему едва ли можно надеяться. Однако одновременно он сознавал, что это, вероятно, последняя возможность (ему исполнился 81 год) с мировой трибуны прояснить свое отношение к вопросу, который он считал центральным для христианского человечества. Выступление в Стокгольме, сделанное без оглядки на цензуру, было бы широко замечено.