Транзит

Следующие два года каждую субботу он толкал косилку туда-сюда по широким, безмятежным зеленым лужайкам, туда-сюда, туда-сюда, так что у него возникало ощущение, что он медленно распутывает свою собственную жизнь, раскручивая ее и снова возвращаясь к началу. Это было похоже на сеанс у психотерапевта, сказал он, за исключением того, что я страшно потел и имел возможность пообедать. Эти обеды – изысканные, ароматные блюда, которые подавались в столовую, – были сами по себе частью воспитания. Работодатели Джулиана были высокообразованные люди, немало повидавшие коллекционеры искусства и предметов старины, знающие несколько иностранных языков. Джулиану потребовалось много времени, чтобы понять природу их взаимоотношений: два взрослых мужчины живут вместе, наслаждаясь роскошью, и в обозримых пределах их жизни нет ни одной женщины. Первое время он был слишком потрясен переменой своего положения, чтобы проявлять к ним интерес, но затем постепенно начал замечать, как они сидят рядом на диване, попивая послеобеденный кофе, и как один из них прикасается к руке другого во время разговора, разъясняя свою точку зрения, и затем – к тому времени они уже узнали Джулиана лучше – как один из них быстро целует другого в губы, когда в конце дня собирается отвезти Джулиана на машине домой. Не в первый раз он видел гомосексуальность, но в первый раз видел любовь.

Этим двум мужчинам он впервые рассказал о сарае. Его часто называли смелым за то, что он смог написать об этом, но на самом деле после того, как он впервые рассказал эту историю, он был готов рассказывать ее всем, кто проявлял хоть какой-то интерес. Стоило один только раз оставить дверь открытой! Долгое время после переезда в Лондон, когда начался процесс его становления, он чувствовал себя ужасно. Он был словно шкаф, до отказа набитый мусором: когда дверца открывалась, всё вываливалось; потребовалось время, чтобы привести себя в порядок. Перестать рассказывать и трепаться было сложнее всего: взять под контроль язык означало взять под контроль агрессию и стыд. Было нелегко, сказал он, нелегко слепить из этого беспорядочного опыта нечто связное. Только ощутив, что он сам контролирует историю, а не она его, он понял, что ему удалось трансформировать свой опыт в нечто лучшее. Для него язык стал оружием, первой линией обороны – может, он и не был храбрым, но точно был готов дать отпор. Дело в том, сказал он, что, когда тебя уже выбрали, когда тебя заметили, ты уже никогда не вернешься к прежнему себе. Тебе придется ходить голым всю оставшуюся жизнь, и если в писательстве есть хоть что-то от невидимого платья короля, то остальные способы спрятать наготу намного хуже. Большинство из них вредны для здоровья и гораздо более затратны.

В любом случае, сказал он, обращаясь к публике, он уже отнял у них достаточно времени. Как бы мучительно это для него ни было, нужно предоставить слово другим. К тому же он сделал то, что делал всегда, – рассказал историю целиком, так что некоторым не придется читать его роман самостоятельно. По правде говоря, сказал он, ему всё равно, читают его роман или нет, главное, чтобы покупали. Он добавил, что на выходе можно как раз приобрести экземпляр.

Публика рассмеялась и начала от души аплодировать.

– Люди говорят, что я занимаюсь саморекламой, – добавил Джулиан, повышая голос над овациями. – Но я выучился всему у него.

Он показал в сторону Луи.

– Напротив, – сказал Луи. – Я так много времени провел в твоей тени, что у меня начался авитаминоз.

Публика вновь рассмеялась, но с чуть меньшим энтузиазмом.

Проблема в том, продолжил Луи, что его книга вышла одновременно с книгой Джулиана, и поэтому они всё время появляются на одних и тех же мероприятиях, как два путешественника, которые продолжают встречаться на перевалочных пунктах.

– Иногда знакомое лицо в незнакомом месте, – сказал он уныло, – это облегчение. Но иногда ты думаешь: о нет, только не он.

По залу прокатилась слабая и неуверенная волна смеха. Известность, продолжил Луи, очень ограничивает: невозможно чувствовать себя полностью свободным. Можно дойти до края света, но если там тебе встретится кто-то, кто знает твое имя, то ты мог бы с тем же успехом остаться дома.

– Я не хочу быть известным, – сказал Луи в тишину, которая вдруг стала пещерной. – Я не хочу, чтобы меня знали.

Он говорил медленно и гипнотически монотонно, сгорбившись на стуле, так что взъерошенные волосы падали ему на лицо, а щетинистый подбородок почти касался груди.

Когда он писал книгу, он хотел выразить себя таким образом, чтобы не испытывать при этом стыд, сказал он. Одним из источников стыда было знание о нем других людей, хотя то, что они знали, не было правдой. Он понял, что правдой было то, что он старательно скрывал от других. Когда он писал книгу, им руководило желание освободиться от стыда. Он писал ее, веря, что обращается к кому-то, кто его совсем не знает, и потому мог без стеснения быть откровенным. Фактически этим человеком был он сам.