Трапеция

Томми молча сидел рядом с ними, чувствуя, как сжимается горло, а молитва повторялась раз за разом, завершаясь тихим «ныне и в час смерти нашей». В час нашей смерти. В час смерти Папаши Тони. Он отчаянно боялся расплакаться.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем они закончили, и Анжело отложил четки. Он выглядел спокойнее, голос сделался тверже. Томми почувствовал, что семья хочет побыть наедине. Он сбивчиво пожелал Анжело доброй ночи, и мужчина обнял его за пояс.

— Ты знаешь, Том, он тебя любил. Как одного из нас.

— Я тоже любил его, Анжело, — ответил Томми, зная, что в глазах его стоят слезы.

— Как будто он был мне родным дедушкой.

— Знаю, — Анжело притянул его ближе и поцеловал. — Спокойной ночи, figlio. Благослови тебя Господь.

Вернувшись в свое купе, Томми стянул одежду и залез на верхнюю полку. Он не спал, слушая стук колес и унылый зов паровозного гудка, посылающего в ночь свой вечный плач.

Кто одинок? Я одино-о-о-ок.

Он больше не знал, появилась ли влага на его щеках из-за Папаши Тони или печали этого плача. Спустя долгое время в купе посветлело от тусклого света из коридора, и Марио, сев на нижнюю полку, принялся раздеваться.

Томми, свесившись вниз, прошептал:

— Как Анжело?

— Спит. Медсестра дала пару таблеток, и я смог уговорить его их принять.

Убойная, видать, штука. Он отключился за секунду. Тебе, бедолага, тоже не спится? Спускайся сюда, если хочешь.

Томми перебрался вниз.

— Его смерть сильно пришибла Анжело. Нам этого не понять, — сказал Марио.

— Они были очень близки.

— Знаю. Джо и Люсия вышли из игры — не по своей вине, конечно — и у него по сути остался только Анжело, — Марио умолк на секунду. — Хотя, знаешь, я был бы не прочь так уйти. Он никогда не будет старым, дряхлым и больным. И он прожил достаточно, чтобы увидеть, как мы снова выбираемся наверх.

— Он никогда не выйдет на пенсию и не осядет дома, наслаждаясь спокойной жизнью.

— А он бы никогда не вышел на пенсию, Томми. Он любил летать. И он умер, выполнив сложный трюк, слыша аплодисменты, зная… Меня должно ужасать, что он ушел неожиданно, не получив шанса примириться с Богом…

— Насчет чего он должен примиряться с Богом? — спросил Томми. — Он был хорошим человеком!

— Я все время забываю, что ты не католик. Считается, что умереть без священника и шанса покаяться во всех грехах, которые остались на твоей совести, это ужасно. Но… — Марио сглотнул. — С другой стороны, я очень рад, что он умер в воздухе. Занимаясь любимым делом. Неприятно думать, что Бог может этого не понять.

— Я бы не стал особенно ценить Бога, который этого не понимает, — яростно сказал Томми.

Сам Папаша Тони не уставал повторять, какой быстрой и милосердной была смерть его родителей.

А я и не знал. Меня даже не было там, когда они умерли.

И с трагической для своего возраста зрелостью он осознал, что его место действительно здесь, с Марио.

— Я так его любил, Томми, — сказал Марио. — Он был для меня отцом. Я ведь совсем не помню своего настоящего отца.

— Марио, он гордился тобой. Он знал, что ты снова поднимешь Сантелли на вершину.

— Я рад, что смог сделать для него хотя бы это. Я так часто его подводил.

Томми нашел в темноте руку Марио и сжал ее, чувствуя, что сейчас подходящее время для того, что он собирался сказать.

— Слушай, а ведь Папаша Тони знал о… нас с тобой, понимаешь?

— Che… Почему ты так решил?

Томми пересказал ему разговор во время памятной партии в шашки, и Марио сделал долгий дрожащий вдох.

— Я порой подозревал, что он в курсе. И весь покрывался холодным потом, — он приподнялся на локте. — Он доверил тебя мне, Томми. Даже после… после той переделки, в которую я угодил. Ну, я тебе рассказывал.

— Нет, никогда, — возразил Томми.

— Как же нет? Я говорил, что попал в неприятности, вылетел из колледжа…

— Ты просто рассказывал, что был в тюрьме, — пробормотал Томми. — Пару раз пообещал рассказать подробнее, но так и не рассказал.

Настала тишина. Поезд загудел на железнодорожном переезде. В черном квадрате окна мелькнули красные огни, и снова воцарилась темнота — поезд летел через город, оставляя его позади.

— Я был жутко молод, — начал, наконец, Марио. — Семнадцать. И жутко пьян. Встретил одного паренька из балетной школы. Мы правда только дурачились. Вот только выбрали не то место и не то время, и полиция нас буквально замела.

Когда нас стали опрашивать, паренек запаниковал, изменил свою историю и сказал… ну, он сказал, якобы это была целиком и полностью моя идея. В итоге на меня повесили совращение малолетнего и еще парочку вещей. К тому же я был так туп и так пьян, что, когда нас забирали, жутко испугался, что наживу проблем из-за посещения бара, и клятвенно уверял, будто мне уже есть двадцать один. В результате меня оформили как взрослого, а к взрослым с такой статьей отношение мягко говоря не слишком хорошее.

Его голос упал.

— Мне сказали, что я имею право на телефонный звонок, но я слишком боялся звонить Джо или Анжело и не мог дозвониться до Барта.

Томми задумался, не о Барте ли Ридере речь, но не стал перебивать.