Трапеция

С безнадежным смущением Томми понял, что Марио снова отдалился. Это всегда случалось. Они были вместе — близкие, друзья, почти братья — а потом Марио вдруг разом оказывался по ту сторону невидимого барьера. Даже сейчас.

Томми имел лишь смутное понятие об угрызениях совести, которые заставляли Марио ждать его инициативы к чему-то большему. Свернувшись на матрасе, мальчик попытался уснуть. Долгое время спустя Марио тронул его за плечо, но Томми не шевелился, и Марио убрал руку. Томми даже не понял, чего больше испытал по этому поводу: сожаления или облегчения. В конце концов ему удалось сбежать в темноту, полную странных снов, где он лез по лестницам и канатам на огромный аппарат — лишь затем, чтобы обнаружить сверху еще один, и еще, и еще. Он раскачивался на трапеции, чьи стропы крепились к пустоте, а перекладина слишком сильно напоминала живую плоть. Марио ловил его на дальнем конце, но Томми ни разу не смог дотянуться до его рук и бесконечно летел вниз. Проснувшись, мальчик уставился в темноту, взмокший от ужаса.

Марио, лежа на боку, дышал тихо и глубоко. Томми подвинулся ближе, обнял его, но парень не двигался. Тогда Томми устроил голову у него на плече и снова соскользнул в сон — на этот раз без всяких тревожных сновидений. И вообще без сновидений.

ГЛАВА 14

Цирк Ламбета пересек Техас и двинулся на север, в Нью-Мексико. Теперь Томми не скучал: Сантелли не давали ему бездельничать. Будучи самым младшим в труппе, он делал все, что прежде лежало на плечах Марио. Он вытряхивал и проветривал накидки, следил за шнуровкой на обуви, носил одежду в прачечную, когда двухдневная стоянка позволяла заняться стиркой. Дождливыми утрами

Томми вместе с Баком отсылали проверять тросы и сетку, и он же перед представлениями должен был увериться, что перекладины сухие и аккуратно обернуты. Томми не понимал, что Анжело или Папаша Тони всегда ненавязчиво проверяют его работу; они создавали у него впечатление, будто именно на нем лежит ответственность за их безопасность. Вскоре это вошло в привычку, которую Томми предстояло пронести через всю жизнь.

Он начал отдаляться от родителей, появляясь в семейном трейлере только поесть и поспать. Старожилы все еще говорили «сын Тома Зейна», но для новоприбывших он был «Томми Сантелли, паренек из воздушного номера». К концу июня он откликался на это имя, как на родное.

Как-то ранним июлем на вечернем представлении Томми стоял у форганга в красной ливрее униформиста, которую носил в первом отделении, и смотрел, как отец работает с котами. Теперь, будучи артистом, он начал замечать, какого самоконтроля и дисциплины требует этот номер. Зрелище по-прежнему его страшило.

Подняв обруч, Том Зейн щелкнул бичом. С легким рычанием Биг Бой прыгнул сквозь обруч и небрежно приземлился на тумбу. Том Зейн толкнул обруч сквозь прутья, где его поймал ассистент, и Томми перевел дыхание. А отец тем временем крутнулся на каблуках, поворачиваясь к Принцу, и снова ударил бичом по полу. У Томми привычно засосало под ложечкой. Страх. Он боялся, пусть даже знал, что рычание, оскалы и хлопки бича предназначены, по большей части, для того, чтобы впечатлить публику.

«Львы ленивы, — не раз повторял Том Зейн. — В цирке их хорошо кормят. Номер для них — небольшая разминка перед ужином». Он часто заводил такие разговоры, пытаясь убедить Томми ему ассистировать. Но мальчику от одной мысли становилось дурно, и в конце концов отец отступил.

Вот и сейчас, будучи в полной безопасности, Томми чувствовал холодное тошнотворное напряжение. Даже когда Том Зейн работал с Люцифером, который позволял торжественно пожимать себе лапу и игриво перекатывался на спину, чтобы дрессировщик сел ему на живот, Томми было не по себе — а ведь его мать выкормила зверя из бутылочки. Работая с Принцем, даже Том Зейн двигался с преувеличенной осторожностью и не отрывал от кота глаз. Томми вспомнил не раз слышанные от отца слова: «Большие коты не бывают ручными.

Пусть и дрессированные, они всегда остаются дикими зверями и всегда опасны.

Даже старина Люцифер, если его напугать или огорчить, может забыть всю дрессировку и броситься на меня. Это будет моя вина, не его. Но плохо придется мне».

Томми отвел глаза, пока львы один за другим перепрыгивали отца и возвращались на тумбы. Отец позировал в центре — с двумя львами по каждую сторону, и Томми с облегчением выдохнул, глядя, как ассистент возится с решетками. Однажды он таки попробовал себя в этой работе, после чего отец признал, что дрессировщиками рождаются, а не становятся, и оставил надежду, что сын последует по его стопам.

Сцена распалась: с новым щелчком бича львы по очереди спрыгивали с тумб.

Ассистент поднял решетку, звери своеобразной раскачивающейся рысцой потрусили к двери. И вдруг Пик Лейти выдохнул: «О Боже!» и бросился вперед.