Трапеция

— Это не какая-то там бомба. Они сбросили одну бомбу на японский город, Нагасаки, и весь город исчез с лица земли. Всего одна бомба — и, говорят, погиб миллион людей. Это больше, чем видел цирк Ламбета за пятнадцать лет. А вторую бомбу сбросили на другой город… кажется, Хиросиму. И еще миллиона людей нет. Всего две бомбы. Ты можешь это представить?

— Ну, они бомбили нас на Перл-Харбор.

— Да, но те две бомбы убили больше людей, чем все наши армии, вместе взятые. Мужчины, женщины, дети, старики… В тех городах вообще ничего не осталось. Только выжженные дырки в земле.

По дороге к грузовику Томми спросил:

— Думаешь, это конец войны?

— Должен быть, — откликнулся Марио и замолчал.

Только возле самого грузовика он добавил:

— Не говори об этом с Папашей, ладно? Он считает, что войны приходят и уходят, а представление отрабатывать надо.

— Конечно.

И Томми принялся натягивать трико.

Позднее, во дворе, к ним подошел Джим Ламбет.

— Слыхал новости? Про бомбу?

— А кто их не слыхал, — отозвался Марио.

— И что ты думаешь?

Но парень не повелся. Он только сказал:

— Ну, если война закончится, может, в этом сезоне нам удастся достать новые покрышки.

— Точно, — сказал Ламбет. — А заодно нормальных рабочих, вместо мальчишек и старых пьяниц.

С холодным неподвижным лицом Марио смотрел ему вслед. На Томми, у которого в ушах все еще звучали слова о бомбежке, вдруг обрушилась вся реальность происходящего. Прежде война была для него чем-то далеким, проявляющимся лишь талонами, отсутствием сладостей в магазинах и ограничениями на бензин.

— Марио, — позвал он через минуту. — Бомбы в самом деле убили два миллиона людей?

Не глядя на него, Марио ответил:

— Вряд ли кто-то выходил посчитать. Пойдем, у нас представление.

Тем вечером — и еще несколько дней, когда Япония капитулировала — Томми продолжал думать: «Это должно означать больше, чем есть». Но, похоже, большинство людей Ламбета отнеслись к произошедшему точно так же, как сам Ламбет. Сыновья, братья и отцы вернутся домой, можно будет приобрести новые покрышки, а в буфетах с надеждой толковали об отмене ограничения на выдачу сахара. Марио тоже помалкивал, хотя Томми был бы не прочь с ним все обсудить.

Однако парень вновь отдалился. Они с Томми виделись дважды в день на представлениях, вместе работали, но Марио с таким же успехом мог быть на другом конце света.

Однажды утром, когда они вышли на репетицию, Сью-Линн Фаррис, упражнявшаяся с Марго возле сетки, сорвалась навстречу Марио. Вид у нее был взволнованный, и она что-то быстро говорила. Томми не слышал, что именно, но видел, как Марио добродушно улыбнулся и покачал головой.

— Ну же, Марио, не будь таким противным!

— Сью-Линн, ты сама сказала, что не была на аппарате полгода. Нельзя — и все тут.

Он дружески потрепал ее по руке и полез наверх.

— Чего она хочет? — спросил Томми на лестнице.

— А сам как думаешь? О черт… — заметил Марио, бросив взгляд вниз.

Сью-Линн карабкалась следом за ними. С озорной улыбкой она ступила на мостик.

— Я же предупреждала, что нет — это не ответ.

— Слушай, ты хочешь, чтобы я разругался с Папашей Тони?

Девушка только рассмеялась.

— Ладно тебе, бука. Я научилась раскачиваться лет в десять. Дай хоть разок попробовать.

— Похоже, по-другому от нее не отвяжешься, — сдался Марио. — Томми, подай ей перекладину.

Томми хмуро подтянул трапецию за крючок и передал ее Сью-Линн. Он впервые видел, чтобы Марио уступал, когда дело касалось профессиональной компетенции.

— Она слишком дерганая, — проворчал он, однако Марио, прищурившись, наблюдал, как девушка раскачивается.

— Мышцы неплохие. Потеряла форму, конечно, и стиль не блещет…

Сью-Линн вернулась на мостик, отпустив трапецию Томми в руки.

— Я же говорила, — со смехом заявила она.

— Да, недурно… Упс, а вот и проблемы!

К подножию аппарата решительно направлялся Папаша Тони, явственно дышащий пламенем. Он заорал на Марио по-итальянски, потом набрал воздуху и снова крикнул:

— Спускайтесь! Вы все!

Марио повернулся к Сью-Линн.

— Леди вперед.

Папаша Тони перевел дух только через пять минут. Одно из важнейших правил Сантелли запрещало чужакам подниматься на аппарат без его личного разрешения.

— Это я виновата, мистер Сантелли, — слабо сказала Сью-Линн. — Мэтт запретил, но я все равно полезла. Я знаю, что делаю, правда. Мой отец Пит Чаллонер…

— Никогда не слышал, — холодно перебил Папаша. — А теперь, с вашего позволения, леди, у меня и моей труппы репетиция.

Анжело подошел как раз вовремя, чтобы услышать последние слова, и ткнул Марио в бок.

— Что же ты, Мэтт! Взял свою пассию на аппарат, не спросив Папашу Тони?

— Я ее не брал! — заспорил Марио.

Папаша Тони, задумчиво глядя на отдаляющуюся Сью-Линн, медленно произнес:

— Знаешь, Мэтт, полагаю, это только справедливо. В конце концов, я позволил Анжело учить Терезу летать. Только в следующий раз спрашивай до, а не после.

На другое утро, когда не было тренировок, Марио, одетый в джинсы и черную водолазку, которую носил в балетную школу, и Сью-Линн, наряженная в юбку клеш, остановились у трейлера Зейнов.

— Помнишь, ты говорил, что хочешь взять Маленькую Энн покататься на коньках?