Трава-мурава

Но этого и она не знала, хотя в душе-то своей понимала и разделяла этот страх: случись у нее теперь какая-нибудь немочь, разве бы она пришла сюда, легла бы на эту вот скамейку, застеленную наполовину клеенкой, а наполовину газетами? — боже упаси! Ведь эта медичка, хотя она и хорошая, обходительная девушка, как возьмет свой блестящий ножик!.. Нет, Цямка хорошо чувствовала, почему не идут в медпункт люди, да только не могла объяснить этого Ане.

Прошел и второй день, и опять никто не пришел с 9.00 до 13.00, никто и вызов на дом не сделал. Можно было подумать, что в селе, где проживает около трех тысяч человек, все на редкость крепкие и здоровые и не нуждаются ни в каком медпункте.

— Привыкли люди-то без фелшара, — объяснила Цямкаиха, видя, как переживает, как мучается Аня, то и дело выходя на крыльцо в своем белоснежном халате. — Да сами и лечатся кто как.

— Да ведь это опасно, бабушка, надо сначала диагноз поставить, а потом лечиться, — отвечала Аня, и у самой при этих словах сердце начинало биться тревожно — диагноз! Но сможет ли она сама это сделать?.. И досадно вроде бы, что медпункт старалась готовила, а никто не идет, и в то же время в глубине оробевшей души радостна такая отсрочка.

— Всяко бывает, — соглашается Цямкаиха. — Бывает, до того дотерпится какой-нито горемычный от своего-то лечения, что чуть живого на телеге в район повезут… Так ведь чего тут поделаешь, девонька, темный народ…

Темный народ!.. У Цямкаихи это звучит вроде даже и с извинением, как будто она защищает своих односельчан от Ани.

— Опять же к своим знахаркам бегают…

— Много их в Урани, этих знахарок?

— Много-то нельзя сказать, а так-то есть, пользуют, слышно…

— Да сама, наверное, ходила, Анна-бабай? — сказала Аня с улыбкой.

— А куда денешься-то, девонька… Вот зимой, после рождества, бок чего-то заболел. Да так заболел, на ферму едва добредала. Вот и пришлось идти. Десяток яичек собрала да и пошла.

— К кому ходила?

— Да есть тут у нас одна, Парасковьей зовут.

Аня вспомнила ту суровую, строгую старуху, которая приходила к Вере, как истово она молилась…

— Помогло?

— А не знаю, — беспечно сказала Цямкаиха и засмеялась. — Болело, болело, а потом перестало. Может, и помогло, кто знает…

2

В четверг, когда Цямкаиха пришла с утренней дойки и они напились чаю, Аня собралась в свой первый профилактический обход. Она волновалась и едва слышала, о чем рассказывает Цямкаиха, прихлебывая жидкий чай из блюдца. А говорила Цямка о том, что Верке бы не надо теперь ходить на работу, «не дай бог что исделается — тяжелая уж больно стала баба». Однако до Ани не доходил смысл этих слов: какая Верка? Что может сделаться?.. «В халате идти или так?» — бился в голове мучительный вопрос, который Аня никак не могла решить. То ей казалось, что идти нужно непременно в халате — и это сразу, с первой встречи внушит людям всю серьезность медицины и важность ее личного здесь присутствия, — при этом вспоминалось свое благоговение, которое она испытала в первый день в училище, когда в аудиторию стремительно и властно вошел преподаватель в белоснежном отутюженном халате. «Нет, здесь ведь не училище! — думалось ей следом. — Смешно… Еще людей напугаю!..»

Все волнения и сомнения Ани разрешила Цямкаиха.

— Да что ты, девонька! По нашим избам надо в мешковине ходить, а не в таком халатике — увозишь так, что мы после и не отстираем.

— Ты уж всегда скажешь, Анна-бабай!..

Было тихое, ясное утро, когда Аня в платье и теплой кофте вышла из дому. С минуту она постояла на крыльце, вслушиваясь в петушиную перекличку, потом взглянула на свое объявление, поймала глазами строчку «День профилактики — четверг» и, словно она добавила ей решимости, сошла по скрипучим ступенькам.

Солнце уже высоко стояло, но в тенях от домов еще держалась роса. И когда Аня шла проулком на Старую улицу, с которой она и решила начать обход Урани, то промочила ноги. И как-то незаметно улеглось Анино волнение. Вот и Старая улица. Она такая же, как и Гибаловка, на которой стоит дом Цямкаихи. Такая же зеленая. Только по самой середине, где ездят на телегах, ровная неглубокая колея и пробитая лошадиными копытами песчаная тропа. Такие же старые ветлы возле домов. И дома такие же — в три, четыре окна на улицу, соломенные крыши с черными трухлявыми застрехами…

Аня прошла в самый конец, где за пряслом густо и жирно лоснилась под солнцем высокая картофельная ботва.

Крайняя изба была, пожалуй, получше других — высокая, с чистыми окошками, с ровной завалинкой. За домом, за широким сараем с просевшей драночной крышей был огород — Аня видела там ровные низкие грядки, а еще дальше, на усадьбе, желтой щеткой стоял доспевающий ячмень.

По всему, даже как были сложены дрова под маленьким навесом, видна была мужская хозяйская рука, и когда Аня, распугав кур, всходила на крыльцо, то не слышала такого привычного уже скрипа ступенек, готовых в любой миг провалиться, как у Цямкаихи.

Аня постучала в дверь. Никто, однако, не отозвался, хотя люди в доме были, это она слышала. Она постучала еще раз. И опять никто не отозвался. Наоборот, за дверью все стихло.