Трава-мурава

Он даже взял лопату, старую корзину-наборыш и долго ходил по своей усадьбе возле картошки, чтобы люди увидели его, а главное — чтобы увидела соседка Иваниха, баба дотошная и на язык злая — мало ли ребятишки чего скажут на улице. И правда, Иваниха скоро показалась на своем огороде — дергала лук, и Прохор, скосив глаза, заметил, что она, приставив козырьком ладонь, долго глядела в его сторону. «Ну вот, теперь и ладно», — с облегчением подумал он, делая вид, что роет картошку. Он и правда подрыл одно гнездо, но уж больно еще мелкая оказалась картошка — как горох. Дождика бы, хорошего дождика!.. Сухая песчаная земля сыпалась сквозь пальцы как прах. Потом Прохор начал выдергивать из борозд лебеду и осот, потом поправлял прясло и так за делами забыл о картошке и думал уже о том, как сегодня пойдет опять в лес драть корье (у него была присмотрена хорошая старая ольха), подсчитывал в уме, сколько осенью получит в лесхозе денег, и хватит ли их, чтобы рассчитаться с налогом, и выкроится ли Пашке на пальтуху. Подсчеты получались хорошие, и у Прохора, когда за ним прибежала Пашка, было уже легко и радостно на душе. Такой он и пришел в избу и весело, со своим «ай да ну!» говорил с медичкой. И только когда Фекла стукнула миску с картошкой на стол, Прохор вздрогнул и побледнел. Да и сама Фекла тоже оторопела — вспомнила, какая это картошка. «Ну да ведь на картошке не написано», — внушал себе Прохор, однако сердце билось беспокойно, а глаза не знали куда деться. Да еще медичка записывать стала в своей тетрадке!.. — хоть сквозь землю проваливайся…

3

Но ничего этого Аня не знала. Она многого еще не знала, и поэтому жизнь Урани, жизнь ураньцев представлялась ей такой же, какой она сама жила: простой, ясной и с неминуемым счастьем в недалеком будущем. Тем более что больных, серьезно больных, она не обнаруживала, И только одно огорчало ее: полы в домах грязны, моются редко, кислый, застойный воздух, из-за маленьких и тусклых окошек в избах стоит вязкий сумрак. А мух! Батюшки, сколько мух!.. Но хозяевам как будто так и надо. И если Аня пыталась говорить об этом, то встречала самое искреннее непонимание, а Иваниха — та вроде бы и обиделась, точно Аня посягала на жизнь ее родственников.

— Век с ними живем, да ничего, а тут помешали!..

Аня пыталась терпеливо объяснять, что мухи — разносчики всяких болезней, но видела, что слова ее встречают с каким-то затаенным недоверием.

— Вот ты говоришь, бабушка, что пятеро у тебя было детей, да трое померли. Ведь от того, может, и померли, что какая-нибудь болезнь была. Дизентерия, например.

— Бог прибрал, — с ледяной неприступностью обронила Иваниха, крестясь в угол, где темнели за занавесочкой две иконы.

Но что на это могла сказать Аня? Что возразить? Если только приводить в пример Нефедкиных, в избе которых так чисто, светло и нет мух?

Но Иваниха при этом только фыркнула и сделала такую презрительно-злую гримасу, что Аня растерялась.

— Да что им не жить! — громким, визгливым голосом выкрикнула она. — Много ли он, Прошка, на войне-то побыл? Только туда съездил да обратно прикатил через три месяца, вот и вся ему война, вот и живут в свое удовольствие! — И добавила с каким-то значением, косо взглянув на Аню: — Ты уж нас, вдов одиноких, не кори Нефедкиным, знаем мы эту кротовую породу — глаза-то завидущие, руки загребущие, ничего не пропустит, знаем!..

А через два дома глухой дед Митрей, принявший Аню за какого-то начальника, жаловался на Иваниху:

— Ты бы к ней приняла меры, товарищ хороший, ведь что же это такое: пускает свою козу куда ни попадя, всю капусту у меня поглодала окаянная животина, прямо спасу нет!..

Аня кричала ему в заросшее белыми волосами ухо:

— Дедушка, я фельдшер, понимаешь? Если у тебя что болит, ты приходи в медпункт…

Дед доверчиво таращился светлыми водянистыми глазками и кивал согласно.

Но многие дома были закрыты: в дверное кольцо была вставлена палочка, и это говорило, что хозяева на работе.

4

Солнце поднялось уже высоко, белые облака словно застыли в небе, и от зноя не было, кажется, нигде спасения. У Ани уже разболелась голова, и, подходя к домику, стоявшему в глубине от порядка, почти на задах усадебных участков, она решила, что на сегодня, пожалуй, тут и закончит.

Аня поднялась на ступеньку крыльца (палочки в дверях не было) и постучала. Теперь она это делала смелее и решительнее, и потому стук получился особенно звонкий, требовательный. Но никто не ответил. Она постучала еще. Опять тишина. И уж хотела уходить, как откуда-то из глубины дома, будто из-под земли, послышалось:

— Кто там?

— Откройте, — сказала Аня.

— А кому? — Теперь голос был ближе.

— Откройте, не съем! — нетерпеливо ответила Аня.

Звякнула накладка. Дверь медленно отворилась. Аня увидела черный глаз, взгляд, холодный и цепкий, скользнул по ней.

— Кого надо?

Аня где-то видела и эти глаза, это узкое, желтое лицо, но не вспомнила сразу.

— Кого так боитесь?

— Я не боюсь, а покоя от вас нет… — И буркнула, распахнув дверь: — Чего надо-то?

— Пришла посмотреть, как живете, — ответила Аня.