Трава-мурава

Тогда Аня дернула за скобу двери.

— Можно?

Посреди избы в каком-то испуганном оцепенении стояла широколицая и широкоплечая женщина с ребенком на руках. Видимо, она только что кормила ребенка грудью, потому что верхние пуговки на длинном темном и тугом в плечах платье были расстегнуты. Рядом стояла девочка лет двенадцати и держалась за материн сарафан.

Аня, не дождавшись ответа, несмело переступила порог.

Человек пять ребятишек разных возрастов — от десяти до трех — теснились на лавках у широкого и пустого стола и теперь смотрели на Аню в таком же испуганном оцепенении. Наверное, семья собралась завтракать.

— Здравствуйте, я новый фельдшер, — сказала Аня, по-детски смущаясь и краснея под этими взглядами.

Баба пошевелилась, точно хотела уйти, спрятаться за печь, но тут же опять замерла. И это ее нерешительное движение повторила и девочка лет десяти, стоявшая возле печки, и ребятишки, сидевшие на лавке в углу за столом. Сколько же их?!

— Вот пришла познакомиться, — сказала Аня по-мокшански и улыбнулась. — Это все ваши?! — спросила она даже и для себя самой неожиданно — так велико было ее изумление.

— Мои, мои!.. — закивала женщина со смущенной и счастливой улыбкой. — Кликни-ко отца, — громко шепнула она, наклонившись к девочке. И та, прошмыгнув боком мимо Ани, пробкой вылетела вон.

— Девочка? — спросила Аня, подходя к женщине и заглядывая в личико ребенка, спящего на руках матери.

— Нет, парень опять. — И с таким простосердечным сожалением это сказалось у нее, что Аня засмеялась.

— Да это плохо разве? Вырастут — пойдут у вас дел а.

— Дела-то что, кабы войны не было, — тихо обронила женщина и, наклонив лицо над ребенком, понесла его в зыбку.

Война? Да чего на нее оглядываться, когда фашисты разгромлены? Странно как-то даже… Но Аня промолчала, хотя ее так и подмывало утешить женщину каким-нибудь бодрым словом.

— Ну, что, герои? — сказала она весело детям, сбившимся в угол. И малые тут же медленно полезли под стол прятаться, а старшие опустили головы.

Тут дверь отворилась, и в избу вошел небольшого роста мужчина с широким, раскрасневшимся от работы лицом, в потемневшей на плечах от пота холщовой рубахе, левый рукав которой был пустой и подвернутый. Он внимательно и настороженно поглядел на Аню, и когда она сказала «здравствуйте» и представилась, то лицо у мужчины сразу просветлело, он улыбнулся, вытер блестевший лоб и сказал:

— Ну, а я-то подумал, что из сельсовета кто с налогом либо на заем подписывать… — И другим голосом: — Проходи давай, садись. Как звать-то, говоришь?.. Это правильно — медпункт нужен, нужен, давно бы пора. — И добавил: — Случись ведь чего, куда бежать? Нет, дело хорошее, ай да ну!

Аня спросила, не болеет ли кто — ведь семья не малая, или, может, кто-то болел сильно? — тогда надо провериться, она может дать направление в районную поликлинику.

Хозяин с хозяйкой посмотрели друг на друга — нет? Слава богу, нет пока! — И только тогда Аня услышала ответ:

— Насчет этого мы железные, зимой обутки нет — и босиком на двор сбегаем, шапки нет — и без шапки. По мне пошли, — добавил он с гордостью и, довольный, дружелюбно улыбнулся Ане. — У моего отца двенадцать было нас, а лаптей — шесть пар да два полушубочка драных. Кто вперед утром с печки слезет — тот и одет. Вот и слез-то у малых было — всем ведь на улице хотелось побегать! Бывало…

— Ну, теперь пошел — хлебом не корми!.. — оборвала его хозяйка. И к Ане: — Давай, девушка, садись с нами, чайку попьем.

— А маленький-то как?

— Да пока слава богу, — отвечала хозяйка, ставя на стол миску дымящейся мелкой молодой картошки. Но тут же сделала такое движение, словно хотела схватить миску и унести обратно. Но ребятишки дружно и быстро высунулись из-за стола и потянулись руками, хватая горячие картошинки! Аня с профессиональным вниманием заметила, что ногти у всех нестрижены, с черными ободками.

— А это что? — сказала она, заметив у старшего мальчика на шее огромный фиолетовый фурункул с желтым назревшим ядрышком.

— Да это чирей, — беспечно сказал отец. — С весны вот привязались к Ваське, никак не отвяжутся.

Мальчик стрельнул на Аню злым беспомощным взглядом и отвернулся. Должно быть, ему сделалось стыдно.

— Так что же вы молчали? — спросила Аня. — Это очень серьезно. — Она достала из сумочки свою тетрадку и карандаш и приготовилась записывать.

В избе вдруг установилась мертвая тишина. И хозяин с хозяйкой, и дети смотрели на Аню с каким-то странным испугом. Картошка в миске дымилась, никто к ней не тянулся руками.

— Да что тут и писать, — сказал хозяин глухо. — Чиряки дело такое, пройдет само. Вот у меня на фронте в сорок первом тоже как полезли…

Он говорил, а сам не сводил обреченного взгляда с развернутой тетрадки, где должна была появиться его фамилия. Налог, подписка на заем… Может быть, он боялся, что и эта запись повлечет за собой какие-нибудь обязательства? И, улыбнувшись, Аня сказала, что она запишет просто так, для знакомства, запишет одного Васю, чтобы не забыть, а Вася пускай завтра придет в медпункт, вот и все. И она слышала, как хозяйка легко вздохнула.