Трава-мурава

Елена Васильевна сняла с мужа шинель, шапку. Теперь он стоял перед ней в гимнастерке, на груди, на левой стороне — желтая узенькая лента тяжелых ранений; на правой — орден Красной Звезды и гвардейский значок. Рукава гимнастерки были оба пусты и аккуратно подвернуты и подшиты.

— Петя! — испуганно сказала Елена Васильевна. Она только сейчас увидела: у мужа нет обеих рук…

А Петр Иванович сел на диван у стены, опустил наголо остриженную голову.

— Что с тобой сделали, Петя?! — запричитала Елена Васильевна и села рядом с мужем и робко обняла его, боясь сделать ему больно. И почувствовала, как дернулись под гимнастеркой остатки рук. Елене Васильевне даже как-то нехорошо стало, какой-то холод прошел по ее телу. Но она пересилила это чувство, не отстранилась и сидела рядом молча и тихо плакала.

По телу Петра Ивановича от этого прикосновения жены пошли мурашки. «Да, не так надо было поступить, — подумалось ему. — Не нужно было приезжать. Жить бы да жить там, где уже ко мне привыкли. — Он скосил глаза на Елену Васильевну. — Она за что будет страдать со мной, с безруким? А ведь ей только тридцать восемь лет. Еще молода, и вся жизнь еще впереди…»

Так они сидели рядом и молчали.

Преснякову с особенной, острой тоской вспомнился дом инвалидов — одноэтажный длинный рубленый дом, похожий скорей на казарму. Там он жил после долгого лечения в госпитале. Этот дом стоял в лесу, на берегу озера, неподалеку от Казани. Место хорошее, красивое, выбрано будто нарочно для людей, которые потеряли здоровье на фронте.

Были у Петра Ивановича и товарищи. Одни такие же калеки, как он сам. Другие и вовсе без рук, без ног… И рядом с ними те, которые были как Пресняков, чувствовали себя, можно сказать, королями. Видимо, это и заставило Петра Ивановича по-новому посмотреть на себя. И потому после долгих колебаний он решил наведаться домой. Если что, он может и обратно вернуться туда…

Петр Иванович опять посмотрел на жену. Она плакала, платочком вытирая слезы.

4

Аня дошла до станции. На дощатой платформе, а особенно в стороне, под навесом, где бабы торговали вареной картошкой, солеными грибами и ягодами, топтался народ в ожидании поездов.

Много людей было и в самом вокзале. Плотной кучей стояли люди и перед окошечком кассы. Здесь было душно, пахло овчиной, табаком. Люди сидели на лавках и вдоль стен. Гадали в углу цыганки в широких затасканных юбках.

Аня встала в очередь. Это было утомительно, и она от нечего делать разглядывала людей. Внезапно взгляд ее наткнулся на беловолосого мальчика. Где она его видела?.. Мальчик сидел на полу, привалясь к стене, и спал. Ноги в рваных ботинках подобрал под себя, руки в коленях, фуражка драная, слишком свободная. И тут Аня вспомнила: это тот самый мальчик, который пел в вагоне, когда она ехала в Урань!

Папочка, папа, где бы ты ни был,
Мне отзовись!..

Да, это был он. И когда Аня наконец купила билет до Саранска, а до поезда оставалось еще минут пятнадцать, она подошла к мальчику. Тот спал, однако, как только Аня остановилась над ним, веки его дрогнули, он с усилием открыл глаза и диковато, настороженно глядел на Аню снизу.

— Ты куда едешь? — спросила Аня.

— Никуда, — помедля, ответил мальчик и закопошился, поднимаясь на ноги.

— А как тебя звать? — спросила Аня.

Мальчик исподлобья глядел на Аню и молчал. Лицо, шея, руки — все было черно от грязи. Наверное, он не мылся в бане целый год. Только синие васильковые глазенки и чисты были. Но в них — настороженность, какая-то звероватая чуткая недоверчивость.

— Я тебя знаю, — сказала Аня. — Месяца полтора назад я ехала из Саранска, а ты пел в вагоне песенку.

Мальчик молча наблюдал за Аней, готовый задать стрекача.

— С тобой еще был дядька. Такой страшный дядька. Кажется, Келдой Васькой его зовут. Да?

Мальчик кивнул.

— А сейчас где он? — спросила Аня настороженно.

— Я убежал, — буркнул мальчик.

— Откуда убежал?

— От Васьки убежал.

— А тебя как звать? — спросила Аня.

— Яшка, — тихо сказал мальчик.

— А родители у тебя есть, Яша? Папа, мама…

— Не знаю, — тихо буркнул мальчик.

— Никого нет?

— Дедко есть, да, может, помер уже. Не знаю.

— А этот Келда Васька тебе кто, с которым ты ездил?

— Никто.

— Да почему ты с ним ездил?

— Он сказал… Если не поеду, он сдаст меня в колонию.

— В какую колонию?

— Детскую. Есть где-то в Сибири, оттуда, говорит, ни пешком, ни на поезде не вернешься.

— Обманывал он тебя. Ты же не преступник. И ни в какую колонию он тебя не смог бы отправить.

— Это он грозился. Отец, говорит, изменник родины. В тюрьме гниет… И тебя тоже, говорит, отправят.

— И ты ему поверил?

Мальчик молчал, опустив голову.

— А ты помнишь отца?

— Чуть-чуть, будто сквозь сон.

— А ты откуда сам? Из какого села и района?

— Я из Урани. Отсюда восемнадцать километров…

— Из Урани! — воскликнула Аня, — Да я только что из Урани! А как твоя фамилия?

— Тучаев, — буркнул мальчик.

Аня вспомнила старика Тучу и его слова: «Если увидишь там моего сына…» Тучаев, Тучаев!..

— Ты знаешь деда Тучу? Его фамилия тоже Тучаев.

— Дед Туча — это мой дедушка, — тихо сказал Яша.