Трава-мурава

Лепендин, начисто лишенный слуха и дара речи, отлично помнит, как его товарищи по танковому экипажу задержали на дороге эту самую «Вызы, гав-гав!» и упросили шофера доставить ихнего командира лейтенанта Лепендина в ближайший полевой госпиталь. Шофер сначала поартачился, твердил про какое-то срочное задание. Но когда узнал, что раненый лейтенант кроме того и Герой Советского Союза, сразу сдался и помог даже поудобнее усадить раненого офицера в кабине.

С поля боя на дорогу они выбрались благополучно. Лепендин с закрытыми глазами полулежал на сиденье, скрипя зубами от боли. В ушах стояла ноющая тишина. Подступала тошнота. А когда выехали на шоссе и шофер прибавил газ, по левой стороне дороги, за кюветом, вдруг вырос столб черного дыма, перемешанного с землей, с грязно-багровым пламенем. Он понял, что это авиабомба. Полуторка на какой-то миг накренилась вправо, словно наехала на бревно, и, будто ткнувшись во что-то бампером, стала.

Лепендин попытался открыть дверцу и выброситься из кабины, но шофер придержал: сиди! И в это время они оба — шофер и раненый танкист — сквозь забрызганное и пыльное лобовое стекло увидели, как из-за леса выскользнул к ним навстречу фашистский самолет. Лепендин не слышал звука мотора и потому не мог определить марку самолета.

Шофер резко нажал на газ, и полуторка стремительно прыгнула вперед, словно пошла на таран самолета.

Второй столб огня и дыма поднялся на дороге позади автомобиля. Было ясно, что неприятельский самолет решил поохотиться за русской машиной, потому что снова сделал разворот и теперь уже летел вдогонку.

Случай ли был милостив к ним, лихой ли шофер проявил всю свою сноровку, немецкий ли летчик промазал, но и третья бомба не угадала, упав далеко впереди. И тут же они влетели в лес, шофер крутанул баранку в сторону, и полуторка, подпрыгнув в мелком кювете, свернула с дороги и, подминая кусты, забилась в лес… Тут Лепендин потерял сознание и очнулся только на госпитальной койке. И первое, о чем он ясно подумал, это была та самая полуторка. «Вот тебе и «Вызы, гав-гав!» На другой бы машине вряд ли удалось увернуться от такой погони…»

Через три месяца вернулся к нему слух, и вот до сих пор звенит в ушах Лепендина вой многоствольных немецких минометов. Пронзительное пение наших «катюш», лязг танковых гусениц, свист снарядов и пуль, гудение моторов… А иногда Лепендина охватывает самая дикая тоска по звуку живых моторов, по запаху горячих выхлопов. Кажется, была бы в колхозе машина, пускай и «Вызы, гав-гав», целыми бы днями слушал. Вон за околицей шумит одна молотилка в паре с колесным тракторишком ХТЗ, так и то не нарадуется Лепендин. Рокот тракторного мотора и не слышен, а уж звук молотилки — точно режут ее: «У-ууу, у-ууу!..»

Лепендин засиделся в конторе после наряда на завтра, подсчитывал по своим записям, сколько еще надо сдать зерна, картофеля и конопли. Главное, конечно, хлебопоставки.

С плановыми хлебопоставками можно было справиться не сегодня-завтра, да сегодня в райкоме дали сверхплановых пятьдесят тонн. И уж речь не о том, чтобы себе чего осталось, а скорей это все выполнить, сдать, а там… там видно будет. Но как быстрей, — одна-единственная молотилка!.. Вторая окончательно вышла из строя, и ее отвезли в МТС на ремонт, а это значит — до следующего сезона… Поэтому на заседании правления было решено вести молотьбу в две смены. Сейчас как раз работала ночная. Далеко видно зарево над током: для освещения жгли свежую ржаную солому.

За окном темень, какая бывает только поздней осенью. В такое время, особенно когда подморозит, тишина над селом стоит звенящая, и чем глуше ночь, тем яснее звуки над селом. Недаром так ясно слышен стал теперь и вой молотилки. Видно, сегодня крепко подморозит. «Та-ак, — думает Лепендин над задачей сверхплановых хлебопоставок. — Та-ак…» И пишет на бумажке какие-то цифры. Выходит, что если обмолотить весь урожай, то можно выполнить и сверхплановую хлебопоставку, но сколько же тогда останется на семена?.. А ведь еще и на трудодни надо чего-то… Да, вот задача. Кроме того, на чем возить зерно на станцию? Хоть бы одна «Вызы-гав-гав»!

Кто-то застучал в сенях костылями — тоже знакомые звуки.

— Но! Вот он где! — сказал Захарыч, вырастая на пороге. — А мы его целый день ищем.

— Да в райкоме был, — ответил Лепендин. — Садись, рассказывай, чего искали да кто.

Захарыч, однако, не торопился. Нет, не было у сельсоветского секретаря такой привычки — спешить в разговоре. Поэтому он простукал костылями через все правление, устроился за бухгалтерским столом, свернул папиросу и закурил.

— А ты чего считаешь? — спросил он.

— Дали еще пятьдесят тонн.

— А… — сказал Захарыч. — Окончательно?

Лепендин пожал плечами. В самом деле, никто не мог знать, окончательная эта цифра или нет.

— А я смотрю — огонек, дай, думаю, загляну, — пуская дым, сказал Захарыч. — Значит, к концу подходим с хлебом-то?..

Лепендин поглядел на Захарыча, ухмыльнулся невесело. Потом словно бы встряхнулся, достал тоже кисет с махоркой-сечкой и свернул папироску, не уступавшую той, которую курил Захарыч.