Трава-мурава

А молотилка ревет и воет. Она глотает из рук Сатина сноп за снопом — только успевай, парторг, пошевеливайся! Да он тоже такой дикий на работу — вон кричит бабам: «Давай, давай! Не задерживай!..» И ему подают. Две женщины стоят с ним рядом. Одна из них хватает снопы на лету, сбрасываемые со скирды вилами, кладет на площадку у транспортера; другая кривым садовым ножом режет перевясла и уже распавшийся жидкий сноп подвигает к Сатину. А он уже равномерно подает его к барабану… Вот так идет ночная работа на току.

Лепендин постоял немного, глядя на картину ночной молотьбы, а потом они с Захарычем направились к весам, около которых, словно свиные туши, лежали мешки с зерном.

— Сколько? — спросил Лепендин весовщика.

— Около восьми тонн.

— Почему не вывозят?

— Не вернулись еще со станции ребята. Вот-вот должны подъехать из вечернего рейса, — пояснил весовщик.

Обмолоченный хлеб возили обозом из пяти лошадей на станцию, и Лепендин снова с грустью вспомнил, что нет транспорта, что сейчас очень кстати было бы, если бы помогла МТС с автомашинами. Хотя бы одной! Ведь на лошадях да на телегах много ли увезешь! Хорошо, держится дорога, а как дождь?!

А хлеб нужен, ой как нужен! Секретарь райкома нынче сгоряча-то тряс перед Лепендиным целым пуком телефонограмм и решений вышестоящих органов. «Вот, все обязывают! Все требуют хлеба! Да что я тебе буду говорить, ты лучше меня знаешь, что вся страна в развалинах лежит, в холоде, в голоде, и если ты не дашь хлеба, то кто его даст?» И не нашелся что возразить на это Лепендин, нет, не нашелся. И Захарыч прав: народ ждет, когда по трудодням получит… Ох и много получателей-то, ох как много!..

Тут и Щетихин показался в свете фар: молодой, тонкий, с полевой офицерской сумкой на узком ремешке — комсомольский районный секретарь, уполномоченный по Ураньскому колхозу…

— Ну, вот, а говорят, пропал бесследно! — обрадовался Щетихин, сияя молодой белозубой улыбкой. — Слушай, председатель, пойдем к огоньку, погреемся — замерз жутко!

Эта юношеская жизнерадостность и простота Щетихина всегда несколько смущала и обезоруживала Лепендина, он уже не мог говорить скорбно о своей беде, строго — о нужде.

Около костра за небольшим столиком, наскоро сколоченным из двух досок, уже сидели тракторист Семен Кержаев и жена Прохора Нефедкина — Фекла, пришедшая, как она сама сказала, навестить муженька, а в самом деле принесла Прохору горячий ужин и теперь ждет, когда Семен остановит свой трактор «на отдых». Машина устает, перегревается, а люди — нет. Им, кажется, и неведома усталость. Вот как может работать человек!

Лепендин, увидев Феклу, сказал:

— Жалко стало своего благоверного, что ли? Заменить пришла?

Фекла, баба не бойкая на язык, смутилась и тихо сказала:

— Вот поесть принесла…

— Ай да Прохор! — сказал Лепендин, а в груди почувствовал легкую зависть к Прохору. Спросил: — Чего же принесла?

— Вот принесла… свежей ушки…

— Но-о! — удивился Захарыч. — А где ты достала рыбу?

— О, Фекла для Прохора из-под земли достанет, — сказал Лепендин.

— Нет, верно, Фекла, где ты наловила? — не унимался Захарыч, сам прежде рыболов заядлый.

— Ну… из Урани, — сказала Фекла. — Коноплю в речке мочили, в заводи, а рыбешка и поплыла кверху брюхом: пескарики, огольцы и красноперочки попадались. Опьянела, выдать, рыбка-то, ну, Васятка корзиной и наловил…

— Вот те на — помотал головой Захарыч. — Это ведь надо как — в корзину наловил! Везет!..

Все уселись за столиком, словно надеясь, что Фекла сейчас раздобрится и угостит их ухой. Фекла и сама так подумала: в шутку — не в шутку, а попросят начальники ухи — и как откажешь? И она собралась за соломой, чтобы подбросить в костер, чтобы уйти от стола, от начальства: может, забудут про уху, отстанут?..

Только она отошла, как раздался глухой удар по земле, и сразу заглохла молотилка, словно подавилась соломой. А трактор заревел с удвоенной силой.

Кержаев стремглав бросился к своей машине, чтобы остановить ее. За ним побежали остальные. Несколько долгих секунд на току царила тишина. Только по-прежнему полыхало и весело трещало красно-рыжее пламя костра.

Опомнившись, люди увидели, что приводной ремень, свившись кольцами, точно гигантская змея, лежал на земле и, казалось, продолжал шипеть. Время было уже позднее. И те, кто привык использовать каждую свободную от работы минуту для отдыха, устроились тут же, где работали. Кто развязывал узелок с картохами, кто жевал зерно и запивал квасом из бутылок.

Нефедкин между тем уселся за столиком на самом краю и деревянной ложкой хлебал из глиняного горшочка уху. Начальство толпилось возле трактора, рассматривая место, где порвало ремень.

Вдруг Прохор слышит, что его зовут.

— И поесть не дадут, — ворчит он, продолжая, однако, хлебать на удивление вкусную уху.

— Прохор, ты где там? Оглох?

— Оглох, оглох, — ворчит Прохор.

— Иди сюда живее!.. Погон лопнул!

— Ну и что, что лопнул? — ворчит Прохор, продолжая есть.

— Да где ты там, так тебя растак!

Это уже сам председатель. И Прохор, облизав ложку, вылезает из-за стола.

— В чем дело?