Трава-мурава

Нет, Лепендину повезло с правленцами. Хоть кого взять из пяти человек — каждый на своем месте, каждый хорошо помогает председателю, у каждого неподкупная, незапятнанная совесть. Взять хотя бы ту же Иваниху, а правильно говоря — Федосью Макаровну Пастухову. Ведь баба просто лютая становится, когда дело касается колхозного добра. Вот ведь и нынче: настояла на том, чтобы вынести на обсуждение правления вопрос о хищении зерна. Попробовал было сам Лепендин с ней поговорить: да какое там хищение, Федосья Макаровна, ну, мякины да сору унесла Нефедкина Фекла в торбе с полпуда, так стоит ли? Пробовал даже шутить: ухи, мол, мы у нее выхлебали больше!.. И ответила, как какой-нибудь прокурор:

— Негоже, Владимир Сергеевич, потакать людям в таких делах, разбалуются, хуже будет им же самим.

Вот и все! Как какой-нибудь прокурор. А что на это мог ответить Лепендин? Только и спросил:

— Ты сама будешь по этому вопросу выступать?

Помедлив, помолчала, сдвинув свои тонкие, в ниточку брови.

— Могу и сама, если надо.

Вот и пришлось выносить вопрос на правление. К тому же и Щетихин это дело одобрил, согласившись с Иванихой. Пришлось пригласить на правление и провинившихся — Прохора Нефедкина и Полину Аблязову. Прохор — тот вон с мужиками в сенях покуривает да как ни в чем не бывало похохатывает над анекдотами Семки Кержаева. А Полина — та настороже, наготове: сидит в уголке у двери, поглядывает в таком простодушном отчаянии на Иваниху, на председателя, в такой жалкой надежде ищет участия, что невозможно стерпеть. Лепендин украдкой взглянул на нее и с трудом отвел глаза… Он знал Полину еще девочкой — вместе учились в ураньской школе первой ступени. Но дальше четвертого класса Поля не пошла, а Володька исправно бегал в Сенгеляй и закончил семилетку. А потом пути-дорожки и совсем разошлись: у Полины колхозная работа, фермы, телята, коровы, а у Володьки — эмтээсовские трактора ХТЗ, потом Казань, танковое училище, и когда приезжал в Урань, то все ему здесь казалось сереньким, маленьким, а девушки — робкие и пугливые, как овцы, все на одно широкое, скуластое лицо, и ото всех их пахло на гулянках не туалетным мылом, а молоком и скотиной, которую они недавно обряжали. И Володьке не хотелось даже играть с ними в камешек. И Поля ничем, ни единой чертой не выделялась из толпы своих подруг. Наоборот, была еще тише и незаметней их. Даже такие соплюхи, как Груша Пивкина, тогда еще школьница, забивали тихую и незаметную Полю на гулянках, оттесняли ее подальше от истоптанного ботинками плясунов круга. Но вот тем не менее разглядел Полю приехавший в колхоз зоотехник — статный и высокий парень, первый красавец, первый плясун. Да, кто бы мог подумать! А уж какие раскрасавицы тогда в Урани были!.. А он прошел сквозь толпу этих невест к Поле, как будто разглядел ее там, оттесненную, с высоты своего роста. И что сделалось с этой «замарашкой» Полей! Воистину — сказочное превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя!.. Но вот ведь какое дело: это чудесное превращение Поли произошло на глазах Урани и потому осталось незаметным, никем не оцененным, — Полька была, Полька и есть, и ничего тут такого, была девка, стала бабой, матерью пятерых детей, вот и все; муж, тот самый красавец зоотехник, погиб в сорок третьем, да, в сорок третьем, в Сталинграде. И не он один погиб там, да, не один, и не одна Полина вдовой сделалась.

Все это так, конечно, и Лепендин понимает, что в судьбе Полины Аблязовой нет ничего особенного, но ведь он знал ее девочкой, девушкой, той самой «замарашкой», в сторону которой не только не смотрел, но и мысли никакой не могло быть у Володьки Лепендина по поводу Полинки, а теперь вот он не может и глаз изумленных отвести от Полины-вдовы, от Полины — матери пятерых детей: откуда и взялась в этой деревенской бабе-мокшанке и эта стать, и это лицо, в котором угадывается натура нежная и страстная?.. И вот надо «обсуждать» ее за то, что когда работала на току весовщицей, то в широкие сапоги «случайно» насыпалось несколько горстей зерна!..

2

— Ну, что, Иван Иванович, — говорит Лепендин Сатину, — может, начнем пока первый вопрос, а тем временем и подойдет Щетихин?

Первый вопрос они считали самым легким и даже необязательным в своем роде, и потому можно было его разобрать и без Щетихина.

И Сатин соглашается:

— Давай, пожалуй, верно что — начнем. — И идет в сени и загоняет в помещение конторы куривших и балагуривших там мужиков — «колхозный актив», куда был вписан и Михаил Пивкин.

И вот они сидят на первой длинной лавке, как петухи на нашесте.

Лепендин встает за своим столом, роется в бумагах, потом, найдя эту бумагу, смотрит поверх голов туда, где сидит фельдшер Преснякова в напряженном ожидании, и, не в силах сдержать снисходительно-покровительственной усмешки, говорит:

— Вот, товарищи, на имя правления колхоза имени Карла Маркса поступила докладная записка о санитарном состоянии нашей молочно-товарной фермы…

— Ну-у! — раздается нарочито-насмешливый возглас Семена Кержаева, включенного в список «актива». — А с чем это состояние едят?