Трава-мурава

— Во, артист! — сказал с ироничным изумлением Василий Павлович, вылезая из старой, неуклюжей, но крепкой коляски. Это был грузный пожилой человек с ленивыми, вялыми движениями, однако темные его глаза на широком и белом лице сверкали молодо и с тем лукавством, которое обнаруживает в человеке административную сноровку и практическую хитрость руководителя, точно знающего, где, с кем и как можно допустить вольность в обращении, «поиграться». С Аверяскиным же «поиграться» случай, как казалось Василию Павловичу, представлялся великолепный.

— Артист! — повторил Василий Павлович тоном самого искреннего восхищения, когда уселся на место Аверяскина. Казалось, что он откровенно любуется кургузой, нескладной фигурой Ивана Филипповича, застывшего в позе самого подобострастного смирения. Ну что же, в ожидании, пока соберутся люди, за которыми был послан «сельсоветский Егор», Василию Павловичу можно и позабавиться.

— Ну, рассказывай, как дело-то было.

— Дело? — Аверяскин оглядывается в надежде на Щетихина, по вот довольно хмуро глядит в окно. — Какое дело, Василий Павлыч?

— Да как попа представлял перед всем народом! «Господи, помилуй!» Или как там, а?

— Господи, помолимся… — шепотом поправил Аверяскин.

— Во-во! — весело воскликнул Василий Павлович. — Я и говорю — артист! Гляди, Щетихин, а ты и не знал, какие таланты в твоей Урани имеются!..

Видно, Аверяскин принял это за искреннюю похвалу и засиял, как самовар.

— Нет, ты погляди, он еще и смеется! — сказал предрик, уставя свой белый, толстый палец прямо в глаза Аверяскину. — Он еще и смеется! — грозно повторил Василий Павлович.

Аверяскин потерянно опустил голову: он только тут понял, что с ним не шутят, что его не хвалят вовсе, но в том, что он «представлял попа», есть какой-то тяжкий грех, но какой и в чем? — этого он еще не знал, не понимал и покорно ждал решения своей участи.

Помолчали.

— А что, Иван Филиппович, — сказал вдруг тихо и ласково предрик, — ты любишь это дело?

Аверяскин кротко взглянул на Андреева и кивнул.

— Да, — протянул предрик. — Вот в этом-то, видно, все и дело…

— Какое дело? Василий Павлыч?

— А то самое! — и предрик сделал значительную паузу. И, поворотясь всем телом к Щетихину: — Как там пишут-то, ну-ко, скажи!

Щетихин размахнул на колене офицерскую планшетку, достал оттуда листок, исписанный химическим карандашом, и прочитал:

— «Председатель сельсовета…» Так вот: «…возбудил своей зажигательной игрой при изображении попа религиозный фанатизм…»

— Во! — перебил Андреев. — Слышишь, в чем дело? «Зажигательной игрой возбудил религиозный фанатизм»!.. Ну, что ты на это теперь скажешь?

Иван Филиппович даже пошатнулся. Возбудил религиозный фанатизм!.. Да что же теперь будет?! Все, погиб, погиб!..

— Я не хотел, — пробормотал обреченно Аверяскин и поник головой.

— Не хотел! А о чем же ты думал, когда эту, как ее… рясу эту напяливал, ты — председатель сельсовета.

И поскольку Аверяскин молчал, предрик повторил с гневом:

— Я тебя спрашиваю, о чем ты думал!

— Ни о чем не думал… — тихо сказал Аверяскин.

— Совсем ни о чем?

— Я… я волновался… роль такая…

— Ну?

— Я… я весь вспотел, так волновался, — пролепетал Аверяскин.

Василий Павлович вдруг засмеялся. Кажется, это был искренний смех. Улыбался и Щетихин, глядя на Аверяскина. Один секретарь Захарыч сурово смотрел в свои бумаги и не поднимал головы.

— Нет, ты погляди, он вспотел!.. — повторял Василий Павлович сквозь хохот. — Вспотел! Во, артист! — И показывал своим толстым белым пальцем на Аверяскина. — Но помнил ли ты в это время, что ты есть председатель сельского Совета?

— Э-э… нет, — простодушно признался Аверяскин и тут с ужасом увидел, как нахмурился и сурово поджал губы предрик.

— Нет, говоришь?

Аверяскин потерянно молчал, помаргивал, и по лицу его растекались алые пятна.

Может быть, он искренне не понимает своей вины? И Василий Павлович сказал:

— Наверное, ты и в самом деле хороший артист и очень хорошо батюшку представил, но ведь народ-то от тебя не этого ждал.

— Не этого? — спросил Аверяскин. — А чего?

— А вот того, чтобы ты высмеял религиозный персонаж, понял — нет? А ты чего наделал?

— Роль какая была…

— Роль! Вот и надо было играть эту роль так, раз уж ты такой у нас артист, чтобы людям противно было на твою роль глядеть. Понял — нет?

— Понял! — радостно закивал Аверяскин. — Очень.

— Ну, что ты понял? — устало сказал предрик, поглядев за окно, где наискосок через площадь шли к сельсовету Лепендин, опиравшийся на палку, и Сатин.

— Понял, Василий Павлыч! — бодро сказал Аверяскин. — Надо было плохо играть, чтобы плевались.

Василий Павлович поглядел на него и махнул рукой.

2

— А вы что скажете? — спросил предрик, когда Сатин и Лепендин, поздоровавшись, сели на широкую лавку к стене. Они уже знали, о чем речь, но что тут можно было сказать? Ну, устроили старухи свою службу, так что тут такого? Правда, сам Лепендин не видел всего этого, потому что его и не было в Урани — ездил в МТС договариваться о тракторе на пахоту и на сев яровых — четыреста гектар!.. — тут не до этих пасхальных чудес…