Травести бурлеска

Игнат изобразил сосредоточенность на лице и промямлил, что припоминает нечто подобное. Лера живо стала интересоваться у меня, откуда мне известно это заведение. И не являюсь ли я на самом деле латентным нимфоманом. Который боится приступить социальные нормы, чтобы не выглядеть в глазах окружающих плохо. Боится остракизма. Отвержения. Оттого не даёт своей истинной сущности раскрыться. Не услышав моего ответа, она горячо убеждала меня в том, что окружение, которое страшит, нужно в корне менять и искать себеподобных по духу и жизненному кредо. Только тогда человек может обрести покой, счастье, гармонию. Если бы все были открыты и не боялись друг друга, мир бы стал иным. А наиглубочайшее проявление открытости и доверия — это сексуальные отношения. Причём не прелюдия, а сам процесс коитуса. Ведь только доверяя партнёру можно впустить его в своё тело или войти собой в тело другого. А испытывая оргазм, ощутить полное совместное слияние и растворение друг в друге. Потому они с Игнатом практикуют этот волшебный способ существования в мире. Освобождаясь от рамок, налагаемых на них обществом, они познают мир и самих себя в нём, как первозданную истину.

Она говорила быстро и безумолку. Смотрела открыто и, казалось, свято верила в произносимое. Девушка опустила босые ноги на пол и, наклонившись ко мне, глядела прямо в глаза. Чувствуя, что хочу её всё сильнее и сильнее, я слушал, открыв рот. И когда она, наконец, остановилась, я готов был впиться в её губы жадным поцелуем. Однако, сказал себе — стоп.

Вздохнул глубоко несколько раз и, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

Меня поразило, как люди могут находить возвышенные объяснения своим самым примитивным влечениям. Я позавидовал такой способности, потому что в пропахшее сексом последнее время моей жизни, по большей части, испытывал стыд от своих мыслей, желаний и действий.

— А он тоже так думает? — спросил я у Леры, указав на Игната пальцем.

Открыв глаза, я увидел, что Игнат наливает всем по следующей стопке. Шоколад закончился. Я чувствовал, что пьянею. Мужчина предложил выпить за открытое выражение эмоций, за мир и любовь. Эти современные хиппи мне изрядно надоели. Посмотрев в глаза Лере, я увидел, что их четыре. Была такая степень опьянения, когда голова ещё соображает, а органы восприятия искажают. Прикрыв один глаз и, избавившись от двоения, я попросил не частить с выпивкой. Тут же моя голова упала на грудь.

В полудрёме я слышал возмущения Леры, тем, что Игнат меры не зная, споил меня и опять она не получит того чего хотела. Игнат, оправдываясь, говорил, что тоже не получит того, что ожидал. В конце концов, они стали целоваться слюняво и громко. Я слышал шелест срываемой одежды, скрип дивана. Её стоны вырывали меня из сна на секунды, а погружаясь в него обратно, я видел эротические картины.

Я думал о том, что выпил немного, а опьянел быстро. Спинной мозг и безусловные рефлексы звали меня присоединиться к совокупляющимся на моём диване особям. Но карусель в голове вызывала тошноту. Это уже самое дно или ещё можно падать и падать — спрашивал я себя. Достаточно ли я порочен для того чтобы стать праведным или есть ещё место пожиже и погаже, чем моя душонка. И зачем становиться праведным? Откуда вдруг такие нелепые потребности. Я ведь уже побывал в праведниках. Был отцом семейства, верным мужем, не высовывался и далеко не прятался. Не кичился богатством, будучи богатым и не проживал в праздности, отдавал общественный долг на унылой работе юриста в домоуправлении.

Желаний никаких не имел, кроме редких и невнятных фантазий о том, как было бы хорошо если бы. Если бы жить в тёплой стране, работать на интересной работе, в жёнах иметь длинноногую блондинку с бюстом четвёртого размера. Но всегда находил у этих фантазий недостатки, по инерции преувеличивая достоинства. Тепло превращалось в палящий зной, интересная работа в постоянное напряжение, голубоглазая блондинка в красивую, но бестолковую куклу.

Я не прикладывал никаких усилий, чтобы разочароваться в мечтах и желаниях. Всё происходило само собой. Но, наверное, сидела где-то во мне червоточина, разъедала равновесие. И вылезла гниль, стоило войти в мою жизнь довольно посредственному событию. Выходит, шатким было равновесие, хрупким покой. Ну, ушла жена, ну и чёрт с ней. Нет же, тотчас полезло всё спрятанное так глубоко, что за всю предыдущую жизнь ни разу не проявилось. И гордыня с её обиженным собственным достоинством, и злоба с её чувством мести, а куда уж подевалось забота о потомстве, свойственная высшим приматам, никому не известно.

Кажется, что правильным я был не потому, что так хотелось мне, а потому, что так хотелось кому-то. По принуждению чьей-то воли, для того, чтобы быть кому-то угодным, безропотно отдался я обстоятельствам. Теперь надобность соответствовать чужим требованиям отпала. Возможно, ее унесла моя жена, которая написала в записке, чтобы я себя ни в чём не винил. Что, мол, не виноват я в её горемычной судьбе. Жил с ней думая, что выполняю её волю и не знал, что она мается.