Требуется няня

К нам подбегает женщина-менеджер. Увидев меня и отвратительную массу, распространяющую кислую вонь, она, прижав ладони ко рту, разворачивается на каблуках и исчезает где-то в глубине помещения – наверное, она собирается принести тряпку или бумажные полотенца. Я, глядя на результаты содеянного мной, понимаю, что ей скорее понадобится ведро с водой и швабра.

Сгорбив плечи, я стараюсь не запачкать одежду – точнее, одежду Колетт: на мне ее кашемировый свитер, который она, скорее всего, больше никогда не наденет.

– Ради бога, извините… – бормочу я, морщась от бьющего мне в ноздри омерзительного запаха.

Я никак не могу объяснить случившееся. Приступ рвоты оказался очень сильным и совершенно внезапным. Еще за какие-то полсекунды до того, как Колетт показала мне образец приглашения, я чувствовала себя абсолютно нормально. Теперь открытка с игрушечным поездом и улыбающимися животными безнадежно загажена.

– Простите, – повторяю я, чувствуя, что готова буквально провалиться сквозь землю от смущения. Со мной давно не случалось такого, а уж тем более в шикарном магазине, где из динамиков негромко звучит Четвертая симфония Брамса, а полы застелены дорогими коврами. К моему ужасу, остатки моего завтрака – а я с утра успела съесть круассан с малиновым джемом – валяются на полу всего в нескольких дюймах от дизайнерских туфель Колетт.

Возвращается женщина-менеджер с целой упаковкой бумажных полотенец. На ее мрачном лице одновременно читаются злость на меня и озабоченность по поводу неожиданного происшествия. Запах, который быстро распространяется вокруг, просто отвратителен. Альбом с образцами приглашений безвозвратно погублен. Ковер придется чистить шампунем. Магазин наверняка придется закрыть до вечера.

Колетт, как и женщина-менеджер, тоже действует быстро. Она старательно вытирает меня бумажными полотенцами и делает все возможное, чтобы отчистить те места на одежде, на которые все же попали брызги слюны и рвоты. Затем она спрашивает менеджера, где находится ванная комната. Женщина указывает ей путь, и Колетт осторожно ведет меня в нужном направлении, приобняв одной рукой за плечи.

– Вы в порядке, Сара? – спрашивает она, едва успев притворить за нами дверь в санузел. – Что произошло? Может, у вас пищевое отравление? Или расстройство желудка? Вам нужен врач?

– Со мной все будет хорошо, – говорю я и наклоняюсь, чтобы умыться холодной водой. Затем я тщательно выполаскиваю рот и сплевываю в раковину.

– Бедная, бедная девочка. Мне так жаль, что вы плохо себя чувствуете. – Колетт достает из сумочки несколько бумажных носовых платков и смотрит на мое отражение в зеркале. – Вы такая бледная.

Я тоже внимательно вглядываюсь в собственное отражение. Лицо у меня действительно сильно побледнело, глава ввалились, на лбу выступила липкая испарина.

– Давайте-ка покажем вас врачу, – предлагает Колетт, похлопывая меня по спине. – Я вас отвезу.

Через несколько минут мы с ней выходим из магазина. Колетт просит женщину-менеджера включить в счет весь нанесенный ущерб.

– Мы все оплатим, – говорит миссис Бэрд.

На улице мы некоторое время ждем, пока подъедет Генри. Я все еще пребываю в полуобморочном состоянии. Меня штормит. Качнувшись вперед, я, чтобы сохранить равновесие, инстинктивно делаю шаг назад и, стараясь не упасть, прислоняюсь бедрами к Колетт.

Должно быть, все это результат недосыпа. К тому же, если не считать круассана, который Колетт заставила меня проглотить утром, со вчерашнего дня я практически ничего не ела.

Сев в машину, я прислоняюсь виском к прохладному боковому стеклу и изо всех сил стараюсь не обращать внимания на пульсацию в голове.

Автомобиль останавливается. Ехали мы совсем недолго. Колетт помогает мне выбраться из салона. Появляется медсестра. Меня сажают в инвалидное кресло и везут в здание и дальше по коридору. Я словно наблюдаю за всем этим со стороны – мое сознание затуманено.

Я ощущаю ужасную усталость. Мне тяжело держать голову вертикально, и я склоняю ее на плечо. Глаза слипаются. Тошнота отступила, но теперь у меня ужасно стучит в голове…

– Где мы? – спрашиваю я едва слышно, но даже это дается мне с большим трудом. Язык словно окаменел.

– У доктора, – говорит Колетт. Она идет по коридору рядом со мной и медсестрой, которая толкает инвалидное кресло. Мы минуем несколько дверей.

Неужели мы все же приехали к семейному доктору – тому самому, которого Колетт так ненавидит? Нет, она бы вряд ли так со мной поступила.

Я хочу задать ей вопрос, но решаю этого не делать. Голова падает на грудь, глаза снова закрываются. Наконец кресло-каталка, в котором меня везут, останавливается. Я слышу звук закрывающейся двери. Медсестра приподнимает меня с кресла и укладывает на кушетку, и тут же в помещении загорается яркий свет. Голоса Колетт и медсестры превращаются в легкое эхо и затихают. Последнее, что я помню, – это то, что Колетт сжимает мои пальцы. Я, вспомнив, как это делал Джонатан, жду второго пожатия – того самого, с помощью которого он давал мне понять, что будет думать обо мне. Но его мне не дождаться…

* * *