Требуются герои, оплата договорная

— Значит, решено, — говорит твердо, — завтра оформимся. Девочка пока побудет со мной.

Он тащит меня в машину, я плачу, пытаюсь вырваться. Мама рыдает, не двигается с места.

В машине душно и воняет гадостью. Я сижу между двумя мужчинами, слушаю разговор, изредка всхлипываю.

— Ни одна сука, — грязно ругается тот, что увез меня от мамы, — ни одна сука не забрюхатела. Я поначалу радовался, думал хорошо, забот меньше. Потом допекло, хочу дитенка, хоть убей, хоть волком вой, хоть в петлю. Повстречал эту кралю. Дружбан, Ванька Петренко, припомнил: мы в 22-ом семейство потрошили, я девчонку и припечатал по-пьяному делу, а она возьми да роди. Прикинули, подсчитали — мой приплод. Правда, мой?

— Одно лицо, — удивляется второй мужчина, — глаза, брови, губы! Копия!

— То-то и оно! — в голосе первого звучит гордость, — копия! А девица с гонором, я ее в ЗАГС зову, чин-чинарем, а она нос воротит, отказывает. Кому? Мне? Чекисту? Оперуполномоченному?! Герою войны!?

От страха и волнения я засыпаю. Машина тормозит рядом с домом.

— Дом находится у дороги? — уточнила Ядвига.

— Да. Там еще сад, сарай, неподалеку хлебная лавка… — рассказ изобилует мелкими подробностями, — мужчина несет меня на руках, навстречу бросается пожилая женщина, смотрит пристально мне в лицо, вытирает мокрые глаза.

— Твоя, — говорит сквозь слезы, — твоя кровь.

— Хватит соплей! — приказала Ядвига Болеславовна, — лучше адрес прочитайте.

— Я не умею читать! Я еще маленькая! — капризно заныла клиентка.

— Тьфу! Вот напасть! Осмотритесь вокруг! Узнаете дом, женщину, место?

— Да, — ответила Влада Михайловна, — это наша дача в Кузино.

— Отлично. Работаем по ней.

Влада Михайловна нелепо взмахнула рукой и зачастила в переменном шаге.

— Мне пять лет, — объявила гордо, — меня все любят и жалеют, я — сирота. Мама повесилась, папу подстрелили бандиты.

— Серьги! — напомнила старуха.

— Ладно! — клиентке нравилось в чужом детстве и не хотелось искать побрякушки. — Мне четыре года. Бабушка и папа заперлись в спальне, я подслушиваю.

— Хрен с ней, с кобылой. Померла и померла, все там будем, придет срок. Девчонку, знамо дело, вырастим. Только б сватья нос не совала, буржуйская морда.

— Давайте, мама, о деле. Вы помните: саквояжик с описью и украшениями зарыт в подвале, в углу, под кадушкой.

— Что ты, сынок, словно прощаешься, словно последнюю волю читаешь?

– Да что-то маетно на душе…

— Дальше, дальше, — подстегнула Ядвига Болеславовна, — хватит размусоливать. В углу, под кадушкой, дальше!

— Нет, нет, — запротестовала Влада Михайловна, — бабушка в войну многое продала: и колье, и кольца и браслет…

— Где остальное барахло, где серьги?

Влада Михайловна задумчиво покружилась на месте.

— Бабушка умерла, — захныкала вдруг. — Я нашла ее в подвале, с совком в руке.

— Что она делала там?

— Не знаю. Под стенкой небольшое углубление и следы свежей земли.

— Назови место!

— Над ямкой сбитый кирпич и подтек на стене.

— Точнее!

— От угла четыре шага и сразу под стеной.

— Готово! Просыпайтесь!

Женщина распахнула глаза, заморгала удивленно.

— Нашлись ваши серьги, — объявила Ядвига.

— Какие серьги? — сознание еще не вернулось к Владе Михайловне, — а, серьги, — в голосе слышалось уныние, открывшиеся истины обесценили желанные изумруды.

— Маму воспитывали две бабушки, и каждая норовила облить другую грязью.

— Да, да… — Ядвига направилась в гостиную. Влада Михайловна поспешила за ней. Ей хотелось поделиться, облегчить душу, объяснить все, оправдать. Она не замечала, что Марта и Ядвига из вежливости, равнодушными кивками и поддакиваниями, отрабатывают гонорар. Живое участие излучала лишь Катя. Влада Михайловна повернулась к ней:

— Мама вечно жила на надрыве, доказывала всем и каждому, что любима и желанна, сочиняла из своей жизни роман.

Две женщины, утратив детей, растили маленькую девочку. Для одной внучка олицетворяла беду: нищета, насилие, смерть дочери вошли в ее жизнь с появлением ребенка. Для другой малышка стала долгожданной продолжательницей рода, заменила погибшего сына. Тем не менее: первая обожала крошку, вторая едва терпела. Повзрослев, девочка потянулась к мелодраме и бутылке. Сказалось сумбурное воспитание, полное недетских страстей.

— Голубушка, — Марта, устав от сеанса и интимных подробностей, почти открыто гнала клиентку вон, — мы работу выполнили. Желаете, можем присутствовать при изъятии. Нет — воля ваша. От прочего увольте, полно собственных забот.

— Простите, — смешалась Хижняк, — я слишком взволнована, болтаю лишнее.

Она достала из сумки мобильный, набрала номер.

— Сынок, надо немедленно ехать в Кузино. Да, да, хорошо.

— Через десять минут, — объявила хозяевам.

— Я выдохлась, — возвестила тот час Ядвига Болеславовна, — измучилась, к тому же ненавижу подвалы.

Марта припечатала старуху осуждающим взглядом.

— Голова трещит, есть хочется, — Ядвига спешным порядком ретировалась на кухню. Хлопнула дверца холодильника, зазвенела посуда.

— Я подожду на улице, — после нагоняя Влада Михайловна ощущала себя неловко.

— Отлично. Через десять минут встретимся.

Катя с Мартой остались вдвоем.

— Как вы ее, — хмыкнула Катерина, — раз и в глаз.