Треки смерти

Передо мной стоял Сверчок с испуганным лицом. Он сильно похудел за эти шесть дней, обострились скулы, и, может быть, из-за этого расстояние между его глазами казалось шире, чем обычно.

– Никогда не приходи больше.

Сверчок не смотрел мне в глаза. Его огромное тело будто сжалось, руки повисли, как плети, словно ни на что не годились.

– Что ты повадился ходить сюда? Ты мне мешаешь. Поэтому-то тебя никто и не любит – ты совсем не думаешь о других, даже сейчас. Ты, наверное, вообще не обращаешь на это внимания?.. Знаешь, что? Тебя никто не любит. Ни Журавль, ни Камиму, ни Симому, ни я.

У меня было такое чувство, будто я со всей силы сжимал протухший плод. В руке оставался запах гнили, она была перепачкана раздробленными кусками фрукта, а я вытирал ее о лицо моего собеседника.

– Даже твое прозвище тебе дали потому, что у тебя между глазами большое расстояние. А ты и не знал? Тебя все за дурака держат. Да ты и в самом деле дурак.

Я не мог остановиться. Да и не хотел. Я знал, что слова, которые зрели в моем горле и которые я был готов сейчас произнести, нельзя будет изменить никогда. Но я все равно сказал:

– Лучше бы ты свалился в реку и сдох, когда хотел набрать там воды.

Зрачки Сверчка на мгновение дрогнули, и он посмотрел мне в лицо.

– Тогда мой отец был бы сейчас жив.

Я закрыл дверь. Сверчка больше не было видно. Я вернулся в комнату и зажмурил глаза. Что он делал, я не знаю. Может, тихонько плакал у входа или зарыдал, вернувшись домой. А может, толком и не понял моих слов – дурак же, как ни крути.

Бабушка вернулась из туалета в комнату.

– Кто это был? Минагава?

Я не ответил. Бабушка тоже молчала. Она посидела около моей подушки некоторое время, бесшумно встала и вышла из комнаты.

Скорее всего, Сверчок больше не придет ко мне.

И пусть я вроде бы хотел, чтобы так и было, в глазах у меня чувствовался жар, а в глубине носа болело.

Я протянул руку и придвинул к себе магнитофон. За ним валялась кассета, на которой было написано «Салют любви путешественников». С тех пор как мы со Сверчком начали дурачиться в сарае, я ни разу не слушал эту пленку. Я вставил ее в магнитофон, перемотал и включил. Дедушка и бабушка, моложе, чем сейчас, мама, которая меня еще не бросила, папа, который еще был жив… Я закрыл глаза и попытался представить себя двухлетнего. И пока я пребывал в этом ощущении, у меня было будущее, которое я мог изменить.

12

На следующее утро меня посадили в машину. Дедушка, сидевший на водительском сиденье, посмотрел на меня через зеркало заднего вида.

– Мы вчера поговорили с доктором, он в курсе всего.

Бабушка села не рядом со мной, а на переднее пассажирское сиденье, так как на заднем для нее не было места. Там стояла сумка для путешествий с моей пижамой, которую я обычно носил, и с туалетными принадлежностями.

Значит, вчера они все-таки ездили в больницу. А раз они взяли с собой и пижаму, и туалетные принадлежности, быстро я домой вряд ли вернусь.

Но от болезни своей я точно не вылечусь. Не вылечусь, потому что не хочу. Хочу, чтобы она прогрессировала. А еще хочу, чтобы после каких-нибудь моих действий мир перед моими глазами взял и исчез. Врач, который будет осматривать меня, конечно же, удивится, если спустя несколько дней у меня не будет никаких улучшений. Несмотря на то, что дедушка с бабушкой ему «все» рассказали. Несмотря на то, что он «все» понял. Самого главного-то он и не знает.

– Сюити, не волнуйся, все будет хорошо.

Бабушка повернулась ко мне с переднего сиденья и заглянула мне в глаза, как будто искала что-то. Через некоторое время, уж не знаю, нашла она или нет, бабушка резко опустила глаза и повернулась вперед.

Двигатель урчал, колеса с шелестом проезжали по гравию. За окном, удаляясь, менялся пейзаж. Машина стала спускаться по некрутому склону среди полей. Я опустил голову и стал рассматривать свои белые кроссовки. На левом носке застыла капля сока яммо. Я впервые с того дня надел эти кроссовки. Когда мы со Сверчком ходили к сосне-с-корнями или играли в сарае, я носил пляжные шлепки. Поэтому и не заметил этого пятна на кроссовках. Я потер пятно пяткой правой ноги. Но оно не исчезло, только стало еще грязнее, коричневого цвета.

– О, по-моему, это машина Минагавы.

Услышав слова дедушки, я весь напрягся. Поднял голову и увидел маленькую квадратную серую машинку. Они ехали в ту сторону, где был один-единственный дом. Поэтому можно было предположить только одно: они ехали к нам. Может быть, Сверчок рассказал что-то своим родителям? Может, они едут извиняться всей семьей?

Но, когда машина поравнялась с нами, Сверчка я в ней не увидел. За рулем сидела огромная женщина, на пассажирском месте – мужчина немного поменьше. Родители Сверчка, которых я видел впервые. Мы ехали по левой полосе, они по правой. В нескольких метрах друг от друга обе машины остановились. Дедушка опустил стекло и высунулся из автомобиля.

– Извините, мы сейчас… ненадолго…