Тренинги свободы

Наследие диктаторских режимов накладывает на ментальность даже самого молодого поколения печать куда более заметную, чем можно было ожидать, и наследие это не могут уравновесить ни духовная раскованность, ни навыки независимой жизни, которыми обогатили нас первые десять лет свободы. Понятийный арсенал, сформированный фашистской и коммунистической диктатурами, торжествующе и бесконтрольно влился в общеупотребительный язык демократии. Политическая лексика кадаровской диктатуры, ранее обитавшая в гетто передовиц, в партийной прессе, внезапно стала языком всей политической публичной жизни; а лексика националистическая, расистская, прежде вынужденная таиться в подполье, лексика хортизма, лексика, на которую крови, стыда, национального позора налипло столько, что больше налипнуть едва ли могло, — радостно вылезла на свет божий и с нетерпением ждет момента, когда наконец станет официальным и обязательным языком.

В момент провозглашения третьей венгерской республики очевидным стало не только то, что в ближайшие годы страна должна будет бороться сразу с двумя традициями, до корней своих негативными. Очевидным стало и то, что буржуазное развитие, на протяжении девятнадцатого и двадцатого веков многократно прерываемое, невозможно ни продолжать, ни тем более довести до полного воплощения, опираясь на традиции 1848 и 1956 годов. Секуляризованная, буржуазная, социально уравновешенная, демократически управляемая Европа не только сейчас находится на совсем ином уровне: она была на совсем ином уровне уже в 1848 году. В основе существования сильных, находящихся в состоянии интеграции национальных государств Европы лежит не принцип национальной независимости, а личные и гражданские свободы, гарантируемые всей правовой системой; вот почему государства эти уже в 1956 году смотрели на усилия Польши и Венгрии как на собственную древность. Возможно, сердце у них обливалось кровью, но революции эти они не считали актуальными.

В беспросветную кадаровскую эпоху я и сам был твердо убежден, что лишь в том случае смогу сохранить моральное здоровье, лишь в том случае сумею остаться чистым от — проникающей даже к молодоженам в постель — кадаровской коррупции, если не позволю себе забывать традиции сорок восьмого и пятьдесят шестого года, в них обретая то, приемлемое для всех, связующее начало, которое, поднимаясь над половыми, национальными, религиозными и социальными различиями, как бы ставит — или дает возможность поставить — одну-единственную личность во множественное число. Однако забота о моральном здоровье не способна была стать реальной заменой несостоявшейся гражданской эмансипации. Ведь личную свободу и равноправие обеспечивает не национальная независимость, а добровольное согласие граждан относительно того, что в любом вопросе совести они будут принимать решение индивидуально, а в вопросах, касающихся общего блага, — сообща, и две эти сферы будут строго отделены друг от друга. О национальной же независимости можно разве что сказать: она, конечно, является предпосылкой личного самоопределения, но оно не вытекает из нее автоматически.

И никогда не вытекало. Традиции сорок восьмого года к сегодняшнему моменту себя исчерпали, сейчас на первый план вышла скорее их проблематичность, которую мы не осмеливались замечать на протяжении полутора столетий сопротивления. Говорить же о традициях пятьдесят шестого года просто нет смысла: они не пережили кадаровскую эпоху. Не случайно первое свободно избранное венгерское правительство в поисках традиций, на которые оно могло бы опираться, обратилось к хортизму, второе свободно избранное правительство — к традиции кадаризма, то есть к таким традициям, от которых они, в интересах буржуазного развития, должны были бы решительно откреститься. Ведь эти два режима, на первый взгляд совершенно чуждые друг другу, на самом деле во многом, конечно, схожи. Клерикально-феодальное сознание, господствовавшее в эпоху хортизма, и семейственно-лакейское сознание кадаровского режима вовсе не противоречат друг другу. Обоим свойственно полное отсутствие чувства реальности, социальной чуткости, солидарности и ответственности. Первый обращен к истории, к славному прошлому, второй — к утопии, к светлому будущему; но в одном они тождественны: оба норовят в настоящем потратить деньги, которые не ими заработаны. А раз таких денег нет, остается воровство, обман, грабеж, коррупция.