Третье поколение

— Да уж как-нибудь, — сказал отец Михалки, глубо­ко вздохнув, и закашлялся. Кашель душил его долго и не давал передохнуть.

— Ох, беда какая! — посочувствовал Скуратович,

— He дай бог ни одному хорошему человеку так му­читься!— искренне пожелал Михалкин отец. — Как по­думаю о детях, сердце кровью обливается. Кабы не дети, так, кажется, бросился бы с моста в воду, чтоб самому не мучиться и людям не надоедать.

Скуратович протянул руку на прощанье и уехал до­мой. С этого времени Михалка почувствовал резкую пе­ремену к нему Скуратовича. Михалка теперь был лучше одет и не голодал. Время от времени Скуратович посы­лал кое-что и семье Михалки.

Однажды вечером, укладываясь спать, Михалка за­метил в полуоткрытую дверь боковушки, что Скуратович лег на кровать в сапогах и нераздетый.

За последнее время Михалка привык смотреть на хо­зяина с подозрением. Сейчас он старался разгадать, по­чему тот не раздевается. Вдруг Скуратович вскочил с постели, закурил и притворил двери. Теперь уж Михалке не видно было, что делается в боковушке. Но он услы­хал, что скрипнула кровать: значит, Скуратович снова лег, не раздеваясь, потому что раздеться за такое ко­роткое время он бы не успел. Да и не слыхать было, чтобы он снимал сапоги: обычно он кряхтит и шумит, когда разувается.

Подозрение мучило Михалку. Он думал: «Теперь-то Скуратович со мной хорош! А раньше? А что бы пойти да рассказать, что он половину своего хлеба прямо с поля свез к Степуржинскому! Вот бы он у меня попры­гал! Вот бы я ему штуку подстроил!»

И он начал усмехаться и говорить самому себе:

«Попрыгал бы тогда! Поскулил бы! И покланялся!»

Михалка помолчал, шмыгнул носом, сдерживая смех, и громко проговорил:

— Вот покланялся бы!

— Что ты там говоришь? — отозвался из боковушки Скуратович. Михалка испугался и притаился на постели. Скуратович выждал минутку, потом пробормотал:

— Со сна говорит, или какое ему лихо!..

«Пускай лучше тебе будет лихо! — подумал Михал­ка. — Вот разозлюсь, тогда не поможет тебе ни сало, ни жито!»

Он лежал и не мог уснуть. Прошел час, а может, и больше. Михалку стал наконец одолевать сон. И вдруг он снова услыхал, как скрипнула кровать, а потом — приглушенные шаги. Скуратович вошел в большую ком­нату, стараясь ступать тихо. Но, как он ни старался, Ми­халка все слышал. Скуратович вышел в чистые сени, отодвинул засов и отворил двери. Михалка отчетливо слышал, как Скуратович запер двери снаружи, тяжело спустился с крыльца и тихо кликнул собаку. Михалка стоял уже в большой темной комнате и смотрел из-за косяка в окно. Михалка дрожал от волнения и страха. Силуэт Скуратовича вырисовывался довольно ясно. Ми­халка видел, как хозяин проходил мимо амбара, — зна­чит, был уже у ворот. А за воротами дорога вела прямо в лес. Но там было темным-темно, и силуэт Скуратовича вскоре исчез из виду. Михалка с полчаса простоял на одном месте: беспокойство и страх не давали двинуть­ся. Чего боялся, Михалка и сам не знал. Где-то заскреб­лась мышь. Михалка очнулся и пошел обратно в кухню. Спать он не мог и, постояв в углу, тихо, чтоб не разбу­дить работницу, вышел из дому. В сенях сквозь сон за­гоготали гуси, и Михалка почувствовал себя увереннее. «Может, ты еще где хлеб прячешь?» — подумал он о Скуратовиче, идя вдоль забора к воротам. Теперь у него разгорелась злоба на хозяина. «Раньше ты и разгова­ривать со мной по-людски не хотел, а сейчас подлажи­ваешься ко мне, чтоб я молчал. Втравил меня в это дело, а сам от меня прячешься? Погоди же, коли так!» — вот как можно было бы выразить мысли Михалки в эти минуты.

Он был уже возле ворот и дальше не пошел — остал­ся, просунув лицо меж двух раздвинутых кольев. Свер­кали звезды, и лес впереди совсем пропадал во мраке. Туман расстилался над каменистой дорогой... Михалка не двигался, ему стало холодно, тогда он прошелся не­сколько раз вдоль забора. Потом опять занял прежнее место и еще постоял. Но вот он стал замечать, будто кто-то идет из лесу. По тропинке двигался силуэт чело­века. Прошла минута, и стало отчетливо видно, что идут двое. У Михалки зуб на зуб не попадал и казалось, что шапка на голове шевелится. Он не мог оторваться от частокола. В одном из идущих он узнал Скуратовича. А за ним шел кто-то, похожий на Толика. Но ведь То­лик в армии?! Не может быть, что это он! Или снова домой удрал? Эта догадка начинала казаться Михалке наиболее правдоподобной.

По ту сторону частокола, направо от ворот, росло несколько старых дубов. К этим дубам и подошли, о чем-то перешептываясь, обе темные фигуры. Частокол примыкал к деревьям. Михалка затаил дыхание. Ску­ратович шептал:

— Тебе лучше не идти в дом. Не храбрись. Зачем рисковать?

— Меня не спрашивали?

— Нет. Ты же в армии.

— Разверстку не требуют?

— Еще чего не хватало? Сгорел дотла, да еще раз­верстку сдавать?

«Удрал из армии! — думал Михалка. — Ведь он и раньше удирал. Все очень просто: удрал, а батька при­шел с ним повидаться».

Михалка был несколько разочарован. Однако тут же возникла новая мысль: «Никто не знает, что он удрал из армии, один я знаю! Ну, погоди же!»