Третье поколение

Зося положила газету на стол. Имя Хурса ей ничего не говорило. В детстве она слыхала о нем, но сама ни­когда его не видела, и никогда это имя не затрагивало ее интересов. Осоловевший портной встал из-за стола и несколько раз поблагодарил хозяйку. Он начал сте­лить себе на скамье, приговаривая:

— Хурс! Ого!.. Видал я его... Да... Подамся я в свою сторону, такая нынче слава пошла про наши Две Хаты!.. Там какую хочешь работу найдешь! Там теперь такую фабрику затеяли! Да и угол... Собственная моя хата! Шутка ли, свой угол! Пришел — и дома, живи себе на здоровье... Спите, хозяюшка? Ну, ну, спокойной ночи!..

И в следующую минуту он спал уже крепким сном. На другой день он стал собираться в путь еще затемно: долго спать он не привык, а ноги у него никакой дороги не боялись. Хозяйка еще не вставала.

— Куда ж это ваш поехал?

— Поехал... Надо было...

Зося хотела, чтобы гость скорее ушел. Она боялась, что снова начнется бесконечный разговор. Портной ушел. Зося поднялась и стояла среди хаты как окаме­нелая. Ни за что не хотелось браться. «Скорее бы все это кончилось!» Когда рассвело, она пошла искать. За этот день, до самого вечера, она перерыла весь дом и усадьбу. Оставалось только поднять навоз в хлеву. Но этого делать она не хотела. Ничего она не нашла, денег нигде не было. «Вот работу задал! — думала она о муже. — Добро бы один, а то и другому из-за него покоя нет!» Росло враждебное чувство к Михалу. Временами даже хотелось обязательно обнаружить какие-нибудь доказательства его виновности. Вечером она зажгла фо­нарь и заново перевернула все в клети. Нервы были до­ведены до высшего напряжения. В мрачном настроении Зося принялась за ту самую облезлую солдатскую те­логрейку, в которой он проходил все лето и осень и ко­торую снял только во время ареста, когда попросил разрешения переодеться. Ощупывая эту замызганную одежину, она заметила, что в одном месте что-то будто зашито под подкладкой. Зося распорола шов, вытащила почерневшую вату и — глаза у нее широко раскрылись, а руки осторожно положили телогрейку на стол. Под подкладкой оказалась пачка трехрублевок. «Пусть так и лежит на столе, трогать не буду, пока не приедет Назаревский. Опять трехрублевки? Какие? Те триста рублей забрал следователь. Первые две кредитки Тво­рицкий сам отдал. Значит, у него больше денег! Куда-то спрятал, а эти зашил, может быть на что-нибудь тра­тить собирался? А если он будет говорить, что это уже последние, что больше нету, кто же ему теперь пове­рит?»

— Мама, почему тата не приезжает? — спросила Слава.

Мать ничего не ответила. Две слезинки покатились по щекам, да так и застыли. Зося тут же взяла себя в руки. Если до сих пор она временами испытывала ко­лебания и неуверенность в своем отношении к мужу, то теперь с этим было покончено. «К Назаревскому я не пойду, пусть сам сюда приедет». Она чувствовала к нему что-то вроде обиды: «Может быть, это так и надо в его положении, но все-таки почему он молчал, когда я у него несколько раз спрашивала? Тот Назаревский, который когда-то ехал с фронта, раненый и больной, был другим».

Назаревский приехал как раз во время таких раз­мышлений. Снова его автомобиль тихо остановился воз­ле хаты. Она ему сказала:

— Вот деньги. Я их не вынимала, оставила так, как нашла.

— Больше нигде нет?

— Не нашла. Искала везде. Больше искать негде. Разве что где-нибудь в поле. Но за такие поиски я не возьмусь.

— Что вы обо всем этом думаете?

— Думаю, что верить ему нельзя, если он будет утверждать, что эти деньги — последние. Коль скоро он все время мне лгал... Надо добиваться, чтобы он сказал, где еще спрятаны деньги. Не то пусть докажет фак­тами, а не пустыми словами, что больше у него денег нет.

Лицо Назаревского прояснилось. Он протянул Зосе руку.

— Теперь я вам верю во всем! Я приехал недавно, чтобы помочь следствию. Просматривал протоколы его показаний. Он все время твердит одно: нашел несколько трехрублевок, а потом триста рублей. И все. И больше ничего он не знает. Подумайте, не можете ли вы еще что-нибудь вспомнить по этому делу?

— Я и раньше много думала, но ни до чего доду­маться не могу.

— Знаете, это крупное дело! Нестерович, старый партизан, орденоносец, заслуженный человек, началь­ник всего строительства, попал в такое положение, что не позавидуешь! Часть работ остановилась на два ме­сяца— нечем было платить рабочим. Люди начали рас­ходиться. Потом заново собирать пришлось. Только такой человек, как Нестерович, смог не допустить до паники и развала. Напортил какой-то мерзавец! Если бы точно знать, что убитый — это Седас, тогда можно было бы рассуждать более уверенно. Вы ничего об этом не знаете?

— Нет! Ни от кого ничего не слыхала и сама дога­даться не могу.

Этот разговор воскресил в памяти Зоси прежнего Кондрата Назаревского, красноармейца, которого она встретила в первые годы своей молодости. Когда он вышел из дому и уехал, она почувствовала себя оди­нокой.