Третье пришествие

– Платонически приветствую, – сказал страж МКАДа, безнаказанно ухмыляясь.

– Черт бы тебя побрал. Чего пугаешь? Я ничего не нарушал.

– А не нарушать всерьез карается, – сообщил владетель фуражки. – Потому что вызывает подозрения. Вы к Димке собираетесь? Судя по унылой физиономии.

Я почесал унылую физиономию.

– Автомобильным способом. Вопреки дорожной полиции. А чо?

Он протянул огромный, хрустящий на морозе пакет.

– Вот, держи. От меня. Тамбовские. Смотрите, по пути не смякайте, серые шапочки. А то красный волк накроет.

– Ладно, разбойник с кольцевой дороги. Еще чего-нибудь желаешь?

– Ага, правды желаю. Я Димкин роман прочитал. Слушай, ну чего он врет?

– Разве? Это про что?

– Ну не говорил я насчет кобыла сдохнет.

– По-моему, говорил.

– Не было такого! Обидно по этому вопросу.

– И чего ты хочешь?

– Пускай опровергнет печатным способом.

– Там же не твоя фамилия, – сказал Фима. – Упоминается.

Некумыкин решительно поправил головной убор.

– Фамилия еще зачем? Устным способом меня любой этот, как его. Читатель опознает. А перед своими, так и вообще… Хоть не поворачивайся. Говорю же, неприятно. По периметру оснований.

– Оснований чего?

– Чего, чего… Финансовой пирамиды. Что я ему, зять, что ли?

– Ну, ты и нашел из-за чего переживать, – сказал я. – Там тираж-то пять тысяч.

– Кому надо, тот найдет.

– Брось, куда и я бросил.

– Не получается, – сказал Некумыкин. – Отвык я от полезной критики. Так что передай.

– Ну, хорошо.

– Тогда проезжайте в свободном виде.

Не в шутку опечаленный, побрел он к своей полосатой машине. Вдоль полосатых столбиков. Служивый окончательно.

– Эй, – крикнул я. – Иваныч!

– Чего вам на проезжей части?

– Ты вечером свободен?

– Поменялся перекрестным способом.

– Сегодня десятое. Потому что Роберт прилетает. Напоминаю, в общем.

Некумыкин кивнул фуражкой.

– Для того и поменялся. Баб мужик настоящий. Про кобылу врать не станет.

– А при чем тут зять? – спросил Фима.

Я пожал плечами. Разве постигнешь думы человека, способного править патрульным автомобилем? И замечательно, что патрульным автомобилем. По счастью, наш друг Нестор способен править Россией только в очень плохое время. А если он не премьер…

Фима, как всегда, подслушал мысли. После всех передряг эта способность у него удивительно развилась.

– Думаешь, капитан Некумыкин – это хороший знак?

Я еще раз пожал плечами. Хотелось бы верить, конечно. Как всякому нормальному атеисту.

* * *

Дальнейшее путешествие обошлось без посягательств со стороны левоохранительных органов. Почти в расчетное время мы оказались на стоянке перед воротами загородной клиники. К Диме нас проводила Тамара Саратовна, как и договаривались.

Он был в парке. Сидел на щербатой скамейке советских времен, плотно зажмурившись, подставив лицо негреющему зимнему солнышку. Я вспомнил, что когда-то так же жмурился и подставлял лицо солнцу некто господин Крючканов, которого никто больше не видел. Супершпион то ли сгинул в бифуркации, то ли глухо засекретился. Жаль, если сгинул. Очень жаль. Толковый был человек. Даже очень толковый. В ФСБ, оказывается, люди попадаются не только в камерах.

В углу Диминого рта дымилась сигарета. Руки он держал в карманах черного, потертого, давно вышедшего не только из моды, но даже из употребления пальто. Породистое, но постаревшее лицо, было особенно бледным по контрасту с пестрым шарфиком. И все же, выглядел он чуток веселее видавшего виды мертвеца.

– Ну, – сказал я. – Эффект просматривается.

Дима открыл один глаз и ничего не ответил. Фима вздохнул.

– Перестань дуться. Сколько можно?

– Злобные чучелы.

– О. Да он сегодня разговаривает.

– Проваливайте.

– Неприветливо как-то, – заметил Ефим Львович.

Дима скрипнул зубами.

– У меня на мягком месте живого места не осталось. Врачи-убийцы.

– Подвинься мягким местом, – безжалостно сказал я. – Давай-давай.

Иногда меня слушаются. По старой памяти. Дима со стонами переместился на середину скамьи. Мы сели по бокам от него. Сочувственно помолчали.

– Я как-то ее встретил. В метро. На сата-станции Птичьи Горы.

Мы еще раз помолчали. Чтобы не травить душу. Но Дима продолжил:

– Этакая… барыня. Ухо-хоженная. Маникюр, свежая прическа. Парфюм, французятина. У-упакованная… Курточка на «молниях». Кашне ангельской белизны. Очочки с дымчатыми стеклышками. Джинсы в обтяжечку. Ботильоны «Прадо»… с висюльками по бокам. То есть, говоря попо-врачебному, на латеральных поверхностях.

– Послушай, – сказал Фима. – Не трави себя. Ты давно уже не юноша. Ну, не помнит Люба. Но и ты ведь не помнишь, какая она у тебя по счету женщина.

– Вряд ли последняя, – дружески вставил я. – Знаешь, Раушан звонила. Телефон твой спрашивала.

Но Дима гнул свое:

– А вот Ермолая она почему-то помнит.

– Какого Ермолая?

– Да Борисыча.

– А, Большое Возражение, – кивнул Фима, теребя авоську. – И что?

– Что, что… Для меня она так не выряжалась. Петрович, вот ты помнишь, чтобы она в джинсиках бегала?