Третья

‒ Нет, ‒ послышалось вслух, ‒ не хочу. Но я согласен на исполнение моей дурацкой просьбы. Озвучу ее позже.

Меня затопило облегчение. Он не оказался жестче, чем я боялась обнаружить, он не причинял боль ради боли. А просьба – пусть будет просьба. Стало легче жить, легче дышать.

‒ Не злись на меня больше. Пожалуйста.

Эйс смотрел ровно.

‒ Что это было, Лив? – боже, наши с ним игры вокруг моего имени сведут меня в могилу.

Он про мои чувства?

‒ Как будто ты сам не знаешь…

Ведь все очевидно.

‒ Я хочу это услышать.

Это нечестно. И болезненно для того, кто любит и не знает, взаимно ли это. Я молчала так долго, как могла. После обронила одно-единственное слово, опять осталась безо всякой брони:

‒ Ревность.

Хотел? Услышал. И отвернулась, ибо глаза в такие моменты выдают больше ‒ они выдают всю правду.

Он развернул мое лицо своими ладонями, заставил посмотреть на него. И снова что-то новое появилось в его взгляде, что-то очень глубокое. Как будто ему действительно было нужно это услышать, узнать от меня вслух о моих чувствах.

‒ Не целуй его, ‒ попросил он мягко, но мне почему-то представилось кровавое месиво вместо лица Робина. Хорошо, если его волосы не окажутся залиты мозговой жидкостью.

‒ Я не буду, ‒ прошептала я.

‒ Точно?

‒ Точно.

Арнау сможет. Он это сделает. Бог знает, сколько и как глубоко он ощущает внутри касательно меня: в этот самый момент мне отчаянно верилось, что очень много.

‒ И ты не целуй ее, ‒ выдала я честно и раздраженно. – Я, конечно, не такой хороший боец, как ты…

Но у меня в арсенале тоже есть когти и каблуки.

‒ Я этого не сделаю.

‒ Точно?

‒ Точно.

И он притянул для поцелуя меня. Поцелуй этот передал мне все те ощущения, которые я испытывала при первом нашем контакте в ванной, влил в меня всю мощь стоящего напротив мужчины, опять заставил желать быть покорной.

‒ Боже, я всегда буду хотеть трахнуть тебя, Лав? – выдохнул Эйс исступленно.

Я надеялась, что всегда. А еще мне почему-то очень хотелось ответить ему «люблю».

Он отпускал мое лицо неохотно. Он хотел меня целовать, и теперь я не понимала, как и почему испытывала сегодня ревность. Зачем? Ведь он всеми волнами проник в меня, а я в него. И еще в того, кто, наверное, уже ждет нас в машине.

‒ Сколько… ‒ Я забывала слова, забывала фразы. – Сколько времени нам нужно еще здесь провести?

Арнау взглянул на часы.

‒Двадцать пять минут.

‒ Тогда… идем?

Работать так работать.

Я обожала того, кто стоял со мной рядом.

И видит бог, я ждала его «дурацкой» просьбы. Знала: она меня возмутит, она мне понравится.

* * *

Мы ждали Гэла у машины: он задерживался. Позвонил, сообщил, что все в порядке, что будет через пару минут.

Осталась позади чужая шумная вечеринка; на город пали сумерки. Хорошо, что бриз теплый.

Я стояла, опершись на «Барион» спиной; Эйс близко, как часовой. Его ладонь ‒ на крыше машины; близость между нами такая, что у тел смешиваются запахи. Я все гадала, когда он заговорит о «дурацкой» просьбе: сейчас, позже? Его взгляд зеркальный – не разобрать, какие чувства за радужкой, выражение лица загадочное.

‒ Я хочу тебя кое о чем попросить, Лав.

‒ О чем?

Значит, сейчас.

Металл у машины гладкий, теплый; и вечер такой, какой случался в далекие годы. В те, когда на душе легко, когда жизнь интересная и интригующая, когда каждый поворот ждешь с предвкушением.

‒ О доверии.

Доверие. Хрупкая субстанция. Я думала об этом не так давно: о том, что ему, как некрепкому цветку, нужно помогать, поливая, удобряя. Его, доверие, нужно постоянно выбирать, оно не рождается и не закрепляется само. Доверию нужны слова, действия, доказательства, ему нужна очень правильная почва.

‒ С этим… сложно, ‒ не стала обманывать я. – Тем более, когда речь о тотальном доверии тебе. Подчинении, ведь так?

‒ Подчинении, – Эйс усмехнулся. Усмешка вышла мягкой, философской. – У слова «подчинение» есть верная составляющая, да, но все же не очень верный окрас. И потому я бы все же использовал слово «доверие», оно точнее.

Он помолчал. Спросил через мгновение:

‒ И что такого присутствует именно «во мне», раз ты акцентировала этот оборот?

‒ Непредсказуемость.

‒ Непредсказуемость – это прекрасно, когда ты веришь и знаешь о том, что все, что я делаю, я делаю для тебя, ради тебя. Ради нас.

Мне пришлось втянуть носом воздух – очень правильные слова. Некоторые воистину разыгрывают ими гениальные партии, как Арнау сейчас.

Из темноты вынырнул Гэл, приблизился к машине быстрым шагом. Заметил, как по-менторски стоит рядом со мной Эйс, поинтересовался, после того как коснулся губами моей щеки. После того как меня накрыло и его запахом тоже.

‒ Ты опять прессуешь нашу девушку?

«Когда я успела так привыкнуть к их запахам? Запахам их обоих?»

Риторический вопрос. Просто успела. «Наша девушка» легло на душу, как касание мягкого перышка – легко, приятно.

‒ Я почти не прессую. К тому же Лав сегодня проштрафилась на вечеринке и задолжала мне желание.

‒ Вот как? Не проси у нее невозможного.

‒ Буду просить исключительно возможное.