Третья Арена

Это похоже на дежавю, как будто попадаешь в кошмарный сон. Звуки арены, металлический запах крови в воздухе все это навевает такие ужасные воспоминания. Поскольку сейчас полдень, драк еще не происходит, и поэтому нет толпы, которую можно было бы удовлетворить. Это означает, что мне не нужно беспокоиться о том, что в ближайшее время меня случайно вытолкнут на арену. Это также означает, что у меня есть достаточно времени, чтобы установить свое устройство и спланировать побег. Нам нужно, чтобы все были на арене до того, как я приведу в действие устройство, потому что у нас есть только один шанс уничтожить город и людей в нем. Но это также означает, что в этом месте более или менее тихо. Единственные звуки, которые я слышу, кроме наших шагов, когда мы маршируем, это безумные крики заключенных глубоко в недрах арены. Охотники за рабами ведут меня далеко под землю, по извилистому коридору за извилистым коридором. Они, кажется, в восторге от того, что нашли меня, и продолжают улыбаться друг другу, радостно потирая руки. Я презираю каждого из них. Чем дальше я погружаюсь в подполье, тем душнее становится. Заключенные, содержащиеся здесь, внизу, не имеют никакой системы вентиляции, и воздух пропитан запахом пота, мочи и ужаса. Крики становятся громче, чем ближе я подхожу к камерам. Я стараюсь держать свои эмоции глубоко внутри, но мое сердце разрывается из-за них. По дороге я мысленно намечаю весь маршрут, каждый поворот, каждую лестницу, по которой мы спускаемся, фиксируя все в памяти. Мне нужно будет знать точный маршрут, чтобы вернуться на поверхность, когда придет время. Пять минут - это все, что у меня есть, чтобы сбежать с арены, прежде чем бомбы уничтожат ее. Поэтому все время, пока я иду, я мысленно фотографирую каждый поворот и поворот, каждую маленькую щель в кирпичной кладке, все, что поможет мне найти путь к поверхности. С каждым новым коридором, по которому меня ведут, становится все темнее и темнее. Это место освещено только аварийными лампами, которые заливают все грязным темно-желтым светом. Трудно поверить, насколько резкий свет здесь, на поверхности. Мои похитители не разговаривают со мной. Они просто подталкивают меня вперед, как животное, как будто я меньше, чем человек. Я высоко держу подбородок, не собираясь доставлять им никакого удовольствия за их плохое обращение со мной. Затем они останавливаются перед большой стальной дверью. Один из охранников достает ключ и отпирает дверь. Она распахивается, и меня пинают в поясницу. Я вваливаюсь внутрь и падаю на колени, ударяясь о твердый цементный пол. Прежде чем за мной резко захлопывается дверь, снаружи проникает ровно столько света, чтобы я мог разглядеть изможденные, осунувшиеся лица заключенных, запертых внутри. Затем двери за мной закрываются, и мы снова погружаемся во тьму. Запах здесь ужасный. Здесь, должно быть, по меньшей мере сотня заключенных, сбитых в кучу, прикованных цепями, сидящих в собственной грязи и отбросах. Я бы не удивился, узнав, что здесь никто не мылся с тех пор, как его заперли. Нахождение так близко к ним навевает на меня ужасные воспоминания о гложущем голоде, который я испытывал, когда был заперт на Арене 1, и о тяжелых наручниках на моих запястьях. Я не испытываю к ним ничего, кроме сочувствия. Но я ни с кем не разговариваю. Я здесь не для того, чтобы заводить друзей. Если я хотя бы позволю себе заботиться о ком-то здесь, внутри, я могу поставить под угрозу всю миссию. Все здесь умрут. Они являются сопутствующим ущербом для более грандиозного плана. Меня шокирует, когда я слышу, что сам так думаю. Я действительно превратилась во Фло. Ей было все равно, кому она причинит боль, пока она жива. В то время я ненавидел ее за это. Но теперь я понимаю. И я тоже понимаю, почему мой отец сделал то, что он сделал. Иногда маленькие злые поступки перерастают в большие добрые поступки. Не то чтобы кто-то мог назвать взрыв стадиона, заполненного охотниками за рабами и зрителями, маленьким… Моя миссия не покидает моих мыслей ни на секунду. Я сразу же роюсь в кармане в поисках красного светодиода моего GPS-трекера. До него трудно дотянуться в наручниках и в кромешной тьме, но, тем не менее, я нахожу его. Я знаю, что как только я активирую его, у меня будет всего пять минут, чтобы сбежать, прежде чем бомбы будут сброшены, поэтому абсолютно важно, чтобы я обеспечил себе путь к отступлению, прежде чем я это сделаю. Я бы хотел, чтобы у меня было хоть немного света, чтобы видеть, чтобы я мог рассчитать, сколько шагов мне потребуется, чтобы добраться до двери. Сейчас важна каждая деталь. Мой план состоит в том, чтобы активировать устройство, когда прибудут охранники, чтобы отвести меня на бой, а затем напасть на них. Я встану и уйду с арены до того, как упадут бомбы. “Что у тебя там?” говорит мне бестелесный голос. Это звучит как голос старой женщины. Жестокость охотников за рабами за то, что они выставили пожилую женщину на арену для развлечения, невообразима. “Ничего страшного”, говорю я, не зная, могу ли я ей доверять. “По-моему, это на что-то похоже”, приходит ее ответ. Я раздумываю, стоит ли рассказывать ей больше. Но потом я напоминаю себе, что я здесь не для того, чтобы быть вежливым или дружелюбным. У меня есть миссия, и ничто не должно отвлекать меня от нее, даже если это что-то просто беззаботная беседа со старой женщиной. Пробираясь во мраке вдоль стены по периметру, я молюсь, чтобы другие выжившие не догадались, что я делаю, или не были привлечены к моим передвижениям любопытной старухой. Я никому не могу доверять, даже людям, которые при других обстоятельствах были бы в одной команде со мной. Я чувствую себя виноватым, зная, что мои действия приведут к их смерти, но я должен напомнить себе, что они все равно были бы мертвы. По крайней мере, таким образом, другие люди в других местах смогут жить. Я не должен был превращать их в мучеников, но у меня нет выбора. Пока я ищу стратегическое место для подготовки к атаке, я начинаю слышать кое-что, что вызывает у меня подозрения. Это очень похоже на отдаленные крики толпы. Я внимательно прислушиваюсь, стараясь расслышать сквозь звуки других заключенных, шаркающих по камере. Это безошибочно. Я слышу шум приближающейся толпы, их крики о крови становятся все громче, громче и громче. Старая женщина, которая говорила со мной раньше, тоже должна это слышать. ”Должно быть, это особое событие", “ говорит она. “Обычно в такое раннее время суток драк не бывает”. Я хочу спросить ее, как она вообще может определить, какое сейчас время суток, ведь мы находимся в совершенно темной камере, и снаружи ничего не видно, но у меня есть более важные вещи, о которых нужно подумать. Особое событие может означать только одно: охотники за рабами объявили о моем прибытии. Я знал, что стану ничьей для зрителей, но я не думал, что стану такой ничьей, что они перенесут игры на середину дня. У меня вообще не будет вечера на подготовку. Они проводят особый бой, прямо здесь, прямо сейчас. Меня охватывает приступ паники. Я пробыл здесь всего двадцать минут, а план уже отклоняется от намеченного курса. Мой путь к отступлению не был спланирован. У меня не было времени разобраться, что я делаю. Внезапно я слышу звук приближающихся шагов снаружи. Они придут за мной. Замок скрипит, когда кто-то открывает его с другой стороны двери, затем появляется охотник за рабами, силуэт на фоне тусклого света, проникающего снаружи. “Брук Мур”, говорит он. Я узнаю в нем голос охотника за рабами, который впервые поймал меня в городе. “Ты был прав насчет того, что ты нравишься толпе. В ту секунду, когда мы сказали, что ты у нас, наш лидер вызвал драку. Особый бой. Ты выходишь на арену.” Я стараюсь сохранять спокойствие. Все происходит быстрее, чем я ожидала прошло всего четыре часа с тех пор, как я оставила Райана, Бена, Чарли, папу, Бри и Пенелопу у ворот комплекса, но я должна держать себя в руках. Я солдат, боец, я могу делать то, что должен. Время пришло. Момент настал. Старуха начинает хихикать. “О, ты особое событие. Что ж, удачи тебе.” Я поворачиваюсь и пристально смотрю на нее, на ее сморщенное лицо. У нее не хватает всех зубов, а руки скрючены. Но у меня нет времени на гнев, у меня есть работа. Я лезу в карман за GPS-устройством. Но прежде чем мой палец нажимает на кнопку, женщина кричит. “У нее что-то в кармане!” В камере воцаряется хаос, заключенные начинают паниковать. Я быстро нажимаю большим пальцем на кнопку, но в своей дрожащей спешке не могу сказать, полностью ли она активирована или нет. У меня не было возможности перепроверить; охранник был там ровно через секунду, вырывая мою руку и устройство из нее. Я не вижу, была ли активирована красная мигающая лампочка, потому что охранник бросает ее на землю и ударяет по ней своим тяжелым ботинком. Мои внутренности опускаются, как десятитонный груз. Если я не успею активировать его до того, как он уничтожит его, остальная часть армии не увидит мой сигнал. Они не будут знать, что этот момент настал гораздо раньше, чем кто-либо ожидал. Даже если бы они и уловили сигнал, то лишь на долю секунды. Они легко могли моргнуть и пропустить это. И не будет ничего, что могло бы направлять их ракеты. У них есть один выстрел, чтобы поразить цель, и теперь им придется делать это вслепую. Я настолько ошеломлен скоростью, с которой все изменилось, что у меня даже нет времени атаковать. Охранник уже грубо схватил меня за руки и тащит из тюремной камеры. Тем временем шум толпы наверху усиливается. Я слышу их шаги, когда они маршируют над моей головой и занимают свои места. Меня выводят на арену, и я ничего не могу с этим поделать. Когда меня вытаскивают из камеры, я прищуриваюсь, глядя на старую женщину, которая отвернулась от меня в самую последнюю минуту. Я знаю, что она, вероятно, просто хотела пережить еще один день, чтобы не быть той, кого сегодня призвали сражаться, но ее бессердечие все испортило. Это единственное решение вызвать меня на поединок, возможно, даже изменило ход будущего мира. Дверь камеры захлопывается, и меня, оглушенного, тащат по коридору. Когда я иду, мое спокойствие полностью исчезает. На смену ему приходит бешеное, учащенное сердцебиение, шум в голове и ладони, скользкие от пота. Все пошло наперекосяк. Мой худший кошмар осуществился. Я направляюсь на Арену 3.