Третья истина

Саша растерялась. Это, судя по манере держаться, какой-то ответственный деятель, и сюда пришел не из-за пустяков. Возражать? Не соглашаться? Сейчас, действительно такое тяжелое положение... Может, срочно надо что-то мелкое перебрать или почистить? Детали какие-нибудь?

– Может, я могу сама вам помочь? Вы бы могли мне объяснить, что нужно делать, товарищ?

Но непреклонный латыш объяснил, что женщина у них уже есть – это товарищ заведующая, нужен еще ребенок, а она, Саша, слишком большая. И все быстренько решилось – Семиков и Пустыгин изъявили полную готовность идти на дело, которым они будут гордиться, и которое Саше чем-то смутно не нравилось.

Опасения ее оправдались: «дело» оказалось обысками. Об этом Семиков и Пустыгин поведали ей на следующий день, когда она их разыскала в новом доме. Поведали по-разному: Волька был воодушевлен и взахлеб рассказывал, как лазил под кроватями и в какие-то отдушники, как выволок из какого-то закутка «вот та-а-акущую» банку пшена:

– Товарищ Клава – так, оказывается, звали их волоокую заведующую,– говорит: «Вот отчего все с голодухи помирают, всё буржуи, проклятые, попрятали!».

– Вы, вообще, что искали там?– Саша слышала, конечно, об обысках, об этом все говорили, но никогда особо о них не задумывалась. Они были где-то там, в стороне от их школьной жизни.

– Золото, ружья, цены всякие...

– Ценности?

– Ага, их.

– Нашли?

– А как же! Пшено, ну, что я нашел! Это ж ценность, да, Саня? Товарищ Айварс сказал: «Так держать, юный коммунар!»– было видно, что Семиков упоен собой до чрезвычайности.

А «добрый кот» Пустыгин был растерян и повторял:

– Тетенька плакала... Им теперь есть нечего будет… она про запас просто. И когда письма рвали, плакала...

– Какие письма? – упавшим голосом спросила Саша.

– Белогвардейские, – бодро объяснил Семиков.

– А тетенька плакала и не давала, – на той же растерянной ноте прогудел Пустыгин, – она как закричит: «он еще в пятнадцатом погиб!» А он тогда какого цвета был, белый, или красный, а, Саня?

– Никакого, я думаю. Это, видимо, просто с войны были письма от офицера какого-то. Память о нем, зачем же понадобилось рвать?

– А то, как понять, чт'o товарищ Айварс проверил, что нет, – с готовностью ответил Семиков, – товарищ Клава задание дала: что он посмотрел, – рвите.

– А она как заплачет! Ее жалко стало, – шепотом признался Пустыгин.

– Ничего не жалко – она ж крокодил, ты ж слышал, Толька!

– Почему крокодил? Как это – крокодил? – совсем перестала понимать Саша.

– Товарищ Айварс ей как скажет: «Прекратить крокодиловские слезы!» Она вся затряслась и замолчала!

У Саши в мыслях образовалась такая круговерть, такая сумятица, что она только в замешательстве переводила глаза с Пустыгина на Семикова и обратно. Объяснить им, что это ненужная бесчеловечная жестокость? Но они-то при чем? И вправе ли она породить в них протест? Ведь на самом деле, – уговаривала себя Саша,– надо бороться с врагами всеми доступными средствами, и таким образом тоже: изымать все опасное, все запрещенное. Это по-своему должно помочь одолеть катящиеся на Петроград белые орды. Значит – нужно, правильно и справедливо. Неожиданно, на чашу ее сомнений подбросил свой камень Пустыгин:

– А ты вот тогда картинки рисовал, помнишь, в тумбочку положил, берег. А я бы взял и разорвал все! Ты б не ревел?

Но Семиков сомнений не знал:

– Дурак, ты, Толька! Сравнил тоже! Ты – наш и я – наш. Чего б ты рвал? Я б тогда не ревел, а избил бы тебя хорошенько! А тут – враг-крокодил! Пусть ревет!

В Сашиной голове выкристаллизовалось: какими бы юркими и всепроникающими ни были малыши, им на обысках бывать нельзя. И она помчалась к Люпусу. Здесь она уже не колебалась и не искала слов. Она требовала у Люпуса немедленно забрать Семикова и Пустыгина обратно:

– Слушать Вольку страшно и жалко! А Тольку – просто жалко, он переживает ужасно. Он же добрый, чуткий... Ребенка нельзя учить так думать, так чувствовать! Даже если это будущий непреклонный боец. Ты должен выступить! Мы все должны пойти объяснить этой... Клавдии недопустимость вовлечения детей...

Люпус сурово сдвинул брови:

– Зря нюни развела, Шаховская. Если этот Толька у тебя – слюнтяй, так для него же хуже! И, как пить дать, – вина твоя. Всякими сказочками их пичкаешь – короли, маркизы, принцессы! На Совет вызовем, ответишь, с какой стати ты антипролетарскую мораль малышне насаждаешь!

– Степка, ты серьезно? – спросила Саша в гневном изумлении, забежала так, чтобы быть точно напротив Люпуса и заставила встретиться с собой взглядом. Они глядели друг на друга какое-то мгновение, потом Люпус опустил голову и принялся перебирать бумажки на столе. Саша наступала:

– В сказке – победа Кота в Сапогах, то есть ума и находчивости над тупой силой – людоедом. Это антипролетарски? Кстати, так называемый Маркиз Карабас, как раз, лишенный имущества человек! А принцесса – просто образ прекрасной мечты! ...– она старалась теперь говорить спокойно и доходчиво. Ну, должен же Степка понять ее!