Третья истина

– Я тебя в контре не обвиняю, конечно, – не глядя на Сашу, пробормотал Степа, – «Добро побеждает зло», «мечта»… Малышне сгодится... Чего там, может, в семь лет и вправду еще рановато на борьбу... Не перегибай, только... А только те, белые гады, с нашими не церемонятся, мал, не мал. Ты, Шаховская, главное, по сути, согласна? В нашей критической обстановке надо обыски делать?

– Приходится, – не могла не согласиться Саша.

– Если пацан куда-то слазить может, куда взрослый не пролезет, надо его использовать?

Саша промолчала. Она ощущала себя в каком-то замкнутом кругу и понимала бесполезность и обреченность своего разговора с Люпусом.

– Мы, может, Клавдии этой посоветуем, чтоб постарше привлекала, ну там с девяти что ли... А этих пока в кружки, на плакаты, на агитки, – окончательно убрал жесткость в голосе Люпус и собирался сказать еще что-то. Но она устало кивнула – и ушла.

Ночью она старалась было думать о новой постановке, но поняла, что о малышах сейчас – лучше не надо. Стала перебирать в уме вопросы к завтрашнему спросу по истории, но сосредоточиться не удавалось: в сердце сидела заноза и вылезать не желала. И когда, наконец, пришел сон, он оказался недобрым. Она увидела любимую комнату, а в ней… все переломано и разбросано. Кто посмел? На полу – грязные, затоптанные, разорванные листки с узкими выцветшими буквами: «Поль, милый...». И где-то рядом синие глаза глядят на нее с печальным укором, а затем кто-то отвернулся и ушел… «Не смотрите так! Я пыталась защитить! Не оставляйте меня!» – закричала Саша и проснулась в слезах.

Семиков и Пустыгин остались в новом доме и на обыски ходили еще не один раз.

ГЛАВА 9. ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

– Саня, я вернулась, твоя очередь, – под Юлей заскрипела кровать.

Саша вскочила, будто подброшенная пружиной. Ей пора! Сутки теперь поделены на эти трехчасовые уличные дежурства. Иначе – нельзя: положение угрожающее. Все пригороды в руках Юденича – каждую минуту можно ожидать, что белые ворвутся в город. Занятий нет, хотя уже осень, и остальное время у них, кроме текущих коммунских дел, занято помощью на строительстве укреплений и в госпитале.

Сегодня Саша дежурила с Сережей Мацко. Стелла, конечно же, с ними. Белые ночи давно позади. Вокруг все черно, непроглядно. Они до боли в глазах всматриваются во тьму улицы – света сегодня опять не дали. Для Саши это особенно тягостно – фонарь-то все время включенным держать не будешь, а ее личные взаимоотношения с темнотой с детства не улучшились.

– Ребятки, – в темноте голос Стеллы прозвучал с каким-то особым воодушевлением, – а вы слыхали, на Шлиссельбургском парней, девчат, еще моложе, чем мы с вами: и тринадцати -, и четырнадцатилетних, на фронт мобилизовали уже?

– Ну, и какая от них польза? – откликнулся рациональный Сережа. – Небось, и стрелять толком не умеют. Пойдут, перестреляют их всех в первый же день – и кранты.

– Сережка, разве не здорово – грудью остановить пулю? Санка, Сережка, мы ж поем: «И как один умрем в борьбе за это!»

Стеллины слова, вроде бы, исполненные смелости и благородства, как всегда, вызвали неприятие в Саше:

– Погибнуть ради гибели? Остроумно, что говорить! Цели, в твоем порыве, звездное создание, прости меня, не вижу. Если, конечно, это не цель для пули. Другое дело, если безвыходная ситуация. Например, вот сейчас бы на нас напали. Кто единственные защитники нашего дома в этот момент? Мы. И мы отстреливались бы, пока не подойдет настоящий военный отряд. И пусть погибли бы все, как Гавроши, так хоть со смыслом!

– Санька, ты, по-моему, забыла, что у нас одна берданка, да и та незаряженная, – дружелюбно сощурил на нее глаза Сережка.

– Санка, это расчет какой-то получается! Искать смысл – это низко, это для обывателя! Я от тебя не ожидала такого! Ты ж все сожгла в себе, тебе терять нечего! Я всегда думала – у тебя мечта – положить жизнь на алтарь революции! А ты! – Стелла говорила с восторженным исступлением, но Саша различила в ее голосе нотки враждебности. Она сухо отозвалась:

– Не понимаю, какое самосожжение ты мне приписываешь. Ерунда! Извини, не оправдала твоих ожиданий.

Сережа повернулся в сторону Стеллы и со злостью сказал:

– Саня ходит в госпиталь. Ей благодарность недавно выносили, без каких-то там алтарей. Как она уколы делает, за ранеными ухаживает, так, может, и Людмила Кирилловна не сумеет! А ты, Белахова, ступай и останавливай грудью пули, если приспичило, все равно от тебя никакого другого проку нет!

Стелла вскрикнула: «Сережка, у меня вдруг открылись глаза!!», рванулась, вскочила, и, зарыдав, побежала от них в черноту улицы.

– Сережа, ну, как ты мог такую грубость ей сказать? Пошли, догоним.

– Ничего, – безжалостно отозвался Мацко. – Побегает – успокоится. Ты, слышь, сядь, мне с тобой поговорить надо.

Но Саша не могла допустить, чтобы, пока она сама станет с Сережей разговоры разговаривать, где-то на улице, плача, бродила, пусть и раздражающая, но несправедливо оскорбленная Стелла.