Третья истина

Пока Лулу обдумывала, почему именно на Луне люди встречают друг друга упорным сидением, Лидия Степановна повела опрос. Лулу было не по душе снова обращать на себя внимание, но, не желая подвести Розу, которая надавала добрых советов и обратилась к ней с призывом о помощи, она робко подняла руку.

– В чем дело, новенькая? У вас вопрос?

Выражение лица преподавательницы настоятельно рекомендовало воздержаться от всяческих вопросов, но Лулу решила не отступать:

– Я тоже знаю это стихотворение и я просила бы вас, чтобы декламировать…

– К доске и не коверкай язык!

Лулу вышла, припомнила данные Розой наставления, нашла взглядом портрет А.С.Пушкина, висевший на боковой стене. Кудрявый Пушкин, солнце русской поэзии, смотрел в сторону с затаенной тревогой и сочувствием, как будто не желал участвовать в чем-то нехорошем. И Лулу, подняв к нему, действительно, как к солнцу, голову, тихо и четко начала… Она так старалась, словно доказывала и Пушкину, и Виконту, что она любит и ценит этот язык. Не повернись она при этом спиной к Лидии Степановне, может быть, ее проникновенное чтение и не было бы прервано недовольным возгласом:

– Кому это она говорит? Кому вы это говорите, новенькая?

– Пушкину, – доверчиво объяснила Лулу и чуть не оглохла от крика:

– Мало того, что она показала мне спину, она еще и строит насмешки? На место и на два часа после уроков! Чтобы я Вас больше не слыхала!

Класс исподтишка смеялся, прячась от гнева Лидии Степановны, но Лулу не задевал общий смех, у нее перед глазами прыгали только трясущиеся щеки Розы.

Она рванулась, чтобы объяснить, что ее подучили, но святой пансионский запрет «не выдавать» сработал и здесь. Лулу молча села, пересилив себя – очень хотелось выйти. Не для того, чтобы поплакать в уголке. Нет! Этого они от нее не дождутся! Просто умыться, постоять у окна. Впрочем, даже попытайся она объяснить что-то, вряд ли бы помогло. Учительница уже кричала на другую девочку, а до «новенькой» ей не было никакого дела.

ГЛАВА 2. НЕТ ОТРАДЫ

– Курнакова! – голос математика вывел из задумчивости. Седой учитель коротким жестом пригласил ее к доске. Она с неохотой поднялась – с задачками она была не в ладах. Пансионскую программу почти забыла, а Виконт гораздо охотнее знакомил ее со стихами, словами, историческими событиями и географическими открытиями, нежели учил правилам арифметики. Хорошо, что при поступлении математики почти не требовалось. А уж не продвинулась Лулу в этой почитаемой человечеством и пренебрегаемой ею науке ни на шаг, поглощенная борьбой с обстоятельствами и одиночеством.

Она подошла к доске, взяла мел. Есть, есть правило, по которому решается эта пустяковая задача, жалко только, что Лулу его не помнит… Ждать подсказки она не стала, хотя ей было бы достаточно крошечного толчка. Демонстративно отвернулась к доске и начала безнадежно возиться с решением.

– Умножь аршины на штуки, – зашептала ей со второй парты Татьяна Грицинина, тараща, для пущей убедительности, широко расставленные глаза.

Но Лулу упрямо дернула плечом – ясно, что нарочно и неправильно. Она теперь всегда была начеку и не поддалась ни разу.

Шум в классе, характерный для первых дней после каникул, мешал сосредоточиться, а старичок-учитель ничуть не стремился его ликвидировать. Лулу окончательно запуталась и, пристукнув мелом, опустила руку.

– Два, – бесстрастно отконстатировал математик, – садитесь, Курнакова.

Лулу напряглась, но никаких смешков не последовало. Вообще, отношение к ней с некоторых пор сильно изменилось, ее стали слегка побаиваться: сочетание острого языка, крепких кулаков, стремительной атаки и презрительного взгляда сделало свое дело. Некоторые пытались даже подлизываться к ней в последнее время, но неприступная Лулу так и не простила обид первых дней и всегда была насторожена, как индеец в дозоре.

Она села на место. Неудача у доски была лишь довеском к неприятностям, начавшимся на каникулах.

Перед Рождеством она жила несколько недель мыслью о поездке в Раздольное. Дом на Береговой все больше и больше принимал образ вражьего стана. Ее раздражало в нем все и, прежде всего, неестественный порядок. Каждая подушка имела свое, раз и навсегда заданное, место, и стоило переложить какую-нибудь мелочь, как неведомо откуда появлялась хозяйка с ахами и замечаниями: «Нельзя, детка, раскидывать вещи! У каждой пуговки у нас есть свой домик!.. Девочкины личные принадлежности никто не должен видеть! Спрячь, сейчас же!.. Кружевная салфеточка всегда лежит конвертиком, почему он раскрылся? Это детка такое плохое сделала?.. Кошенькиному блюдечку сорок лет! Из него лакала еще Кунигунда! Ни-ни пальчиком, а то разобьешь, и у меня будет разрыв сердца!..»

Этой беды с Софьей Осиповной не случилось, но как-то за то же блюдце, нечаянно задвинутое под шкаф, она так тряхнула «детку», что бесстрашная Лулу закашлялась от испуга. Ей показалось, что тетка вложила в этот рывок что-то большее, чем простое недовольство от перемещения старой никчемной плошки.