Третья истина

— Ну, еще рано говорить. Мы, наш выпуск, решили все идти работать вместе туда, где мы нужнее, где принесем пользу Родине. Собственные интересы — второстепенное дело сейчас.

— С этим трудно спорить, конечно, все верно, — сразу увял Илларион Ипполитович.

— Я прочту, — не захотела огорчать его Саша, — знаете, Блока: «Медлительной чредой нисходит день осенний»… Нет, скажут, пессимистическое… И, наверное, все еще рано мне… Я люблю особенно: «Окна ложные на небе черном…» Да, пожалуй это… Ой это же… Именно там: «Что вам спеть в этот вечер…» Нет, это я вслух никак… сама не знаю почему, тоже рано… Я поищу что-нибудь, Илларион Ипполитович…

— Вот и хорошо.

Поздно вечером Саша достала свою тетрадь со стихами. Чудные строки любимых стихов, родные, знакомые рифмы задерживали на каждой странице. «Ты, солнце святое, гори…», «И избушка стала замком…», «Редеет облаков летучая гряда»… Что же это такое! Неужели нет ни одного, не сжимающего душу так сильно?? А вот еще больнее: «Друзья мои, прекрасен наш союз… Служенье муз не терпит суеты…» — она быстро перелистала сразу потерявшими послушность пальцами страницу. Он знал это большущее стихотворение наизусть, как и многие другие. Сколько раз она слышала эти слова… Сколько раз упрашивала повторить… Сколько раз… Хотя запомнила с его голоса давно и не забывала никогда…

Сюда, в эту тетрадь — Сашино сокровище — надо переписать еще одно, прочитанное, к ее стыду, совсем недавно, но затронувшее в ней самые горькие и нежные струны. Что, если прочесть на «часе поэзии» его? Нет, это не понравилось бы, возможно, многим: странная тематика, вразрез с духом времени. Ее бы не одобрили, кто по идее, кто из страха. Разве объяснишь, что за запретной сейчас одой деве Марии, звучит тема одержимости, преданности прекрасному идеалу, любви к великому, как к своему, родному и близкому. Они не виноваты… Просто у них эти стихи не связаны ни с чем, разрывающим сердце… «Жил на свете рыцарь бедный, молчаливый и простой, с виду…»

— Саня!

Саша подняла голову. Перед ней испуганно блестели четыре кругляшка, пара прозрачно-карих и пара почти черных. Друзья, Пустыгин и Сёмиков, в трусиках стояли перед ней и по обыкновению перебивали друг друга. Понять в таких ситуациях их могла одна Саша. Она выразила свое удивление их неурочным появлением при помощи экспромта:

— Волька-Толя, Воля-Толька,
Ну откуда шуму столько?
Если будете кричать,
Мне придется вас прогнать.
Если вдумчиво и смело
Мне расскажете, в чем дело,
Волевым предстанет Воля,
Будет виден в Тольке толк,

— медленно произнесла она, переводя глаза с одного на другого и давая мальчикам время успокоиться, — что, Воля, что, Толя, что там случилось такое жуткое? Почему вы прибежали без рубашек? Или вы оба хотите заболеть? Или вы думаете, что уже наступил июль? Рановато для него.

— Саня, — Толя шмыгнул носом, — мы пришли сказать: «до свидания».

— Спокойной ночи, может быть, было бы вернее?

— Нет, Саня, нас выгоняют, — и из его глаз покатились слезы.

— Куда? Кто вас выгоняет? Нашкодили, уважаемые? И трусите, что исключат? Что, синьоры, угадала?

— Нет, Саня, — вступил в разговор, также орошающий щеки слезами, второй «синьор», — нас выгоняют в новый дом, что все строили, строили и построили… А теперь нас всех… которые не старшие… гонят туда жить…

— Фу, Воля. Сразу бы говорил! Чудак-парень. Это же хорошо! Отлично! «Выгоняют»! Придумал!

— Мы хотим дома…

— Дома хорошо…

— Тут тетя Люся…

— Тут все…

— Тут ты…

— Тут Петя с штуковинами!

— Люпус со взбучками!

Саше удалось поуспокоить расстроенных приятелей. Договорились на том, что она завтра утром сама проводит ребятню, а если вдруг им не понравится, они придут обратно по той же дорожке домой… В душе она понимала, что перевод — дело решенное, их коммуна, в общем-то, не для малышей, но надеялась с помощью шуток и убеждения по дороге повернуть дело так, чтобы новый дом показался им заманчивым и привлекательным.

Глава 8 Юный коммунар в отдушине

Наутро ей неожиданно повезло. Вернее, это она так сначала подумала, что повезло. Семиков с Пустыгиным были заинтересованы чуть ли ни с первой минуты: не успели они в группе остальных детишек переступить порог нового дома и начать осматриваться, как откуда-то возник круглолицый человек в кожаной куртке. Он остановился именно напротив Саши, державшей дружков за плечи, сунул руки в карманы, будто двинув себя этим вперед, и как-то особенно твердо выговаривая слова, обратился к ней:

— Я вас уже двадцаТ минут поджидаю. Это мне неожиданно: встретиТ такую неорганизованносТ. В наше времЕ мы участвуем постоянно в бою, как можно в бой опоздаТ?

— Какой бой? Это вы образно говорите? Я ребятишек привела, пяти — семи лет, — изумилась Саша, — и я ни о чем с вами не договаривалась… Вы представьтесь, пожалуйста. Вы, наверное, здешний зав?