Третья истина

— Недоразумение, — нахмурился круглолицый. — Я, пожалуйста, Айварс Круминьш. Но вы не участник команды для акции. Я правильно определяю?

Саша едва начинала чувствовать признаки стыда за то, что не только не участник акции, но и даже не понимает о чем идет речь, как на них налетела запыхавшаяся полная женщина с воловьими глазами, в ватнике и платке. Не обращая внимания на Сашу, ребятишек около нее и другие столь же незначительные детали, она шумно выдохнула воздух и виновато обратилась к Круминьшу:

— Не нашла, товарищ Айварс! Мне преподнесли какую-то слаборазвитую мелюзгу. Им о пролетарском самосознании и Мировой революции талдычить, — просто зря время терять. Здесь сопли вытирать надо! Ничего себе, — она заметила, наконец, весь Сашин «выводок», замерший от ее смерчеподобного наскока. — Это ты их для акции привела? Девушка, соображать же надо! С нашим делом — не потянут, опозоримся с такими перед классовым врагом.

Да, сообразить не мешало. Саша как раз собиралась задать пару-другую вопросов, могущих помочь пролить свет на загадочное негодование налетевшей особы. И вдруг в разговор встрял звонкоголосый Семиков:

— А я знаю! А мы с Толькой знаем — про мировую революцию: как у себя всех не наших перебьем и пойдем дальше у всех других бить, так она и нагрянет. Еще знаем: «С Красной Армией пойду я походом, Смертный бой я поведу с барским сбродом».

— Видите, плохо иШете, товариШ заведуШая, — укорил тяжело отдувающуюся обладательницу ватника Круминьш и обратился к Семикову, нетерпеливо подпихивающему друга, дескать, «ты тоже себя покажи!» — Ты знаеШ, что такое револУционный долг?

— Знаю, — заторопился вновь блеснуть Семиков, — это когда революция дает, дает, а мы должны ей потом все отдать обратно!

Пустыгин, явно не имевший такого твердого мнения о революционном долге, как приятель, принялся внимательно разглядывать свои башмаки, чтоб «кожаный» не зацепил и его.

— ЗнаеШ. Все отдаТ — это правильно, — ввинтил взгляд в Семикова Круминьш. — Готов идти с нами? Отдавать револУционный долг?

— А у меня пока ничего нету… — усомнился в своей кредитоспособности Семиков.

— Что вы такое говорите? — опомнившись, воскликнула Саша, — куда вы их приглашаете? Их в этот дом жить перевести хотят… я привела… посмотреть пока… — ей что-то сильно захотелось забрать Семикова и Пустыгина обратно. — Им по семь лет всего…

— Борцов надо воспитывать сызмала, — отрезала полная женщина, как выяснилось, заведующая нового дома. — И мы это здесь будем делать. Так вы из Коммуны Лафарга, что ли? Что через дорогу? В Наркомпроссе поговаривают, там у вас мягкотелая интеллигентщина процветает!

Круминьш повернулся к Саше и сказал приветливо:

— Не беспокойтеС, девушка. Это так говорится: «бой». Я намерен взяТ ребенка, можно обоих, для помоШи… Это важное револУционное дело. Они будут гордиТся собой, что внесли свою долю в обШее дело. И товариШ заведуШая будет с нами. Это нискоЛко не вредно для детского здоровя.

Саша растерялась. Это, судя по манере держаться, какой-то ответственный деятель, и сюда пришел не из-за пустяков. Возражать? Не соглашаться? Сейчас, действительно такое тяжелое положение… Может, срочно надо что-то мелкое перебрать или почистить? Детали какие-нибудь?

— Может, я могу сама вам помочь? Вы бы могли мне объяснить, что нужно делать, товарищ?

Но непреклонный латыш объяснил, что женщина у них уже есть — это товарищ заведующая, нужен еще ребенок, а она, Саша, слишком большая. И все быстренько решилось — Семиков и Пустыгин изъявили полную готовность идти на дело, которым они будут гордиться, и которое Саше чем-то смутно не нравилось.

Опасения ее оправдались: «дело» оказалось обысками. Об этом Семиков и Пустыгин поведали ей на следующий день, когда она их разыскала в новом доме. Поведали по-разному: Волька был воодушевлен и взахлеб рассказывал, как лазил под кроватями и в какие-то отдушники, как выволок из какого-то закутка «вот та-а-акущую» банку пшена:

— Товарищ Клава — так, оказывается, звали их волоокую заведующую, — говорит: «Вот отчего все с голодухи помирают, всё буржуи, проклятые, попрятали!».

— Вы, вообще, что искали там? — Саша слышала, конечно, об обысках, об этом все говорили, но никогда особо о них не задумывалась. Они были где-то там, в стороне от их школьной жизни.

— Золото, ружья, цены всякие…

— Ценности?

— Ага, их.

— Нашли?

— А как же! Пшено, ну, что я нашел! Это ж ценность, да, Саня? Товарищ Айварс сказал: «Так держать, юный коммунар!»— было видно, что Семиков упоен собой до чрезвычайности.

А «добрый кот» Пустыгин был растерян и повторял:

— Тетенька плакала… Им теперь есть нечего будет… она про запас просто. И когда письма рвали, плакала…

— Какие письма? — упавшим голосом спросила Саша.

— Белогвардейские, — бодро объяснил Семиков.

— А тетенька плакала и не давала, — на той же растерянной ноте прогудел Пустыгин, — она как закричит: «он еще в пятнадцатом погиб!» А он тогда какого цвета был, белый, или красный, а, Саня?

— Никакого, я думаю. Это, видимо, просто с войны были письма от офицера какого-то. Память о нем, зачем же понадобилось рвать?