Третья истина

Так, Муртаева отправлена за дверь, Валдайский уезд XVIII века и Деревская пятина Новгородской республики слегка прояснились в памяти. Гусова и Лаврова одновременно кладут ручки. Гусова иссякла.

У Таты больше нахальства — она сразу отдает свой листок. Учительница без слов принимает и проглядывает:

— Пять, возьмите вашу работу, садитесь и не шумите.

Еще несколько учениц сдают работы. Учительница заносит в журнал: четыре, четыре, три, три.

— Три, — говорит Тамара Георгиевна и когда дело доходит до Гусовой.

Та, едва получив листок в руки, начинает рыдать. Лулу и без того терпеть не может этот ее похоронный рев по недополученным баллам, но так она еще ни разу не ревела! Чуть на пол не садится. Учительница раздраженно отправляет за дверь и реву. Лулу ошеломлена, ведь работы у Гусовой с Татой одинаковые! Лаврова-то переписывала чисто механически. Значит, в ее листочке меньше или неправильнее, чем у Ани могло быть. А вот больше — никак!

Вдруг накатывает жалость к Ане. Мало того, что тройкой одарили, да еще, ни за что, за дверь выставили! Жалость смешивается со злостью против Лавровой, которая, видно, забыла, что в классе есть кто-то, способный противостоять ее наглости. Лулу бесшумно вскакивает. Тамара Георгиевна, не поднимая глаз, проверяет работы. Класс замирает: во всей фигуре Лулу, в ее резком взгляде вбок на Тату, — угроза, смешанная с уверенностью. Чего от нее ждать? Новой драки? Но Лулу так же бесшумно берет свою контрольную, разрывает ее пополам и резким жестом кидает на парту перед Лавровой. Потом направляется к столу учительницы, хватает на своем стремительном ходу листок Гусовой. Без слов протягивает его учительнице.

— Курнакова? Четыре. — Едва взглянув сначала на нее, потом в контрольную, выдает учительница.

— Вы поставили три разные отметки за одну и ту же работу, Тамара Георгиевна, — четкий и очень правильный русский Александрин прозвучал в абсолютной тишине класса. — Почему?

— А? Как? Что вы такое говорите, Курнакова?

Курнакова с подчеркнутым терпением разъяснила ситуацию:

— Я подала работу Гусовой Анны вторично.

Учительница пожала плечами и сказала, пока еще держа себя в руках:

— Я не заметила ошибки, вероятно! А почему вы подали чужую работу, где же ваша?

— А здесь… Дай! — Лулу протянула руку к Тате и та, неизвестно почему, после минутного колебания, отдала свою работу. — Тоже не заметили ошибки? И не заметили, что работы одинаковые?

— Как? Что? — в растерянности пробормотала учительница и, покраснев, вылетела из класса.

Поднялся шум, многие захотели высказаться по такому поводу.

Лулу сразу оказалась в кругу единомышленников: Таня, Гинзбурги, хмурая Женя Мордасова, другие девочки кричали наперебой:

— К-а-а-к ты сумела!

— Конечно, надо было сказать, раз несправедливо…

— Все было так просто — все сдают одинаковые работы, а Тамендра гениально решает: ты толстая — тебе два, а у тебя кудряшки — тебе четыре! Ну как же ты, Шуренький, ей все так испортить могла?

— Правильно, правильно сделала, только ругаться начнут…

— Подумаешь, какая красавица, все ей можно… эта Лаврова… А Шура ее в тысячу раз и красивее, и умнее…

Вернувшаяся из-за двери, Аля тоже пробурчала что-то одобрительное.

— При чем здесь «красавица»? — кинула Тата. Несмотря на ренегатство некоторых подруг, она великолепно держала себя в руках. — Еще бы она, эта швабра, три мне, МНЕ, поставила! Мой папа ее плешивого жениха в конторе своей из милости держит кредитным инспектором. Так что все верно… Три балла Гусовой, плюс два — папе за лысого дурачка. Итого — мне пять!

Несколько девочек с готовностью подхватили ее высокомерный смех. К «театру военных действий» подошла Юдина. Она в классе с неделю, и Лулу неплохо к ней отнеслась, памятуя, как подло встречать насмешками новенькую. Она — приятная внешне, темненькая, с тонкими косичками, уложенными на ушах в баранки, круглыми глазками, тоненькими ручками и ножками. Лулу уже много раз ловила на себе ее внимательно-кокетливый взгляд.

— Если тебе отличная оценка, то и ей, хотя бы четыре надо, вот что Курнакова хотела сказать, — чуть шепелявя, заметила она.

Опять поднялся невообразимый шум. И вдруг разом стих.

В дверях, вытянувшись, стояла классная дама. Очевидно, она уже не первую минуту слушала, о чем говорят в классе.

— Это верно, Курнакова, что вы нагрубили учительнице? Позволили себе возмутительную выходку…

— Я не грубила, я просто сказала, что это нечестно ставить разные отметки за…

— Судить учителей — не ваше дело, Курнакова. Учительница была права.

— Нет! Вы не знаете, я объясню сейчас, только не перебивайте меня!

— Курнакова, вы, кажется, и мне пытаетесь грубить?

— Да нет!

— А еще хуже того, вы собрали вокруг себя других учениц и провоцировали настоящий бунт! Вы останетесь в гимназии до прихода вашей родственницы. За ней послано. Это же просто анархия! Ваши родители будут извещены! Можно простить все, но не смутьянство.

Таня давно уже каким-то сверхчутьем поняла, что у Лулу дома неладно, она с тревогой спросила:

— Шура, а эта тетя Софья твоя… она тебя очень накажет?

Лулу только отмахнулась. Ну, что сейчас объяснишь?