Звонок прервал их беседу. Обе девочки, сломя голову, помчались на урок, получили замечание от дежурной воспитательницы, выговор от Марии Михайловны за опоздание и, наконец, оказались за своими партами. Юдина могла считать себя в безопасности, а у Курнаковой все было еще впереди…
Но Лулу и не предполагала, что впереди у нее не Софья Осиповна, а сам господин Петров, которого угораздило вернуться из своих коммерческих поездок именно сейчас. И он счел своим долгом лично явиться для выяснения «обстоятельств проступка девицы, за которую он несет полную ответственность».
Послушав Сусанну Сергеевну, ярко расписавшую «смутьянство» Лулу, господин Петров заверил классную, что девица, хотя и принадлежит к семье почтенной и благородной, сама обладает весьма сомнительными качествами, и любые строгости и наказания в отношении нее будут приветствоваться как им, так и отсутствующими родителями. Исключительно его досадная отлучка привела к столь печальным результатам не только дома, но и в гимназии.
Все это перемежалось возгласами «хе-хе», довольным потиранием рук и выразительными взглядами в сторону понурившейся у стенки учительской «мамзель» Курнаковой.
Классная была очень довольна результатами беседы. Начальница, избегая конфликтов, часто не приходила на подобные неприятные разговоры, особенно, когда дело касалось детей родителей с положением и амбициями. Все недовольство изливалось родственниками на классных дам. Но в данном случае такое понимание….
— В наших общих интересах, — сказала «Сусик», повторяя слова начальницы о происшедшем событии, — искоренить то дурное, что гнездится в воспитаннице Курнаковой. Очень хорошо, что гимназия нашла союзника в вашем лице. Эта девочка обладает способностью влиять на других, заражая дурным поведением, вот почему ее поступки надо рассматривать под микроскопом! Под микроскопом! Любой росток может привести к ужасным результатам в масштабе! В масштабе! Но мы хотели бы ограничиться четырьмя часами отбывания после уроков, надеясь, что главные меры будут приняты дома.
Господин Петров расцвел от радости, пространно обещая, что «меры» будут приниматься регулярно вплоть до отъезда провинившейся на каникулы. Что творилось в душе Лулу, не могли передать ни опущенные плечи, ни отчаянное выражение лица. Она-то надеялась, что сможет все объяснить! Эта речь господина Петрова, эти меры! Представляет она их: вечное стояние в углу, запреты на прогулки и чтение, многочасовые занудливые нотации отвратительного содержания… Каждый кусок пищи — под аккомпанемент рассуждений о хлебе с водой, которых заслуживает преступница. И оставаться в гимназии, наказанной к удовольствию злорадствующих противниц, тоже невообразимо обидно и унизительно. Ведь правда на ее стороне!
Лулу передернуло. Ну почему, почему у других есть нормальный дом, добрые родители… «Есть дом, есть Я» — тут же всплыло в памяти. Правда! Для чего же он это говорил? Конечно, чтобы она приехала, если будет очень плохо. Он ведь сам сказал, что понял — ей бывает очень плохо. Лулу уже не сидела в унынии за партой в пустом классе. Она в возбуждении вскочила и зашагала от угла до угла. Ясно — надо ехать, но не по-глупенькому, по-детски… Надо послать телеграмму. Ага, правильно… Ведь почту всегда разбирает он сам. Лулу вырвала листок из тетради, несколько раз черкала и перечеркивала и, наконец, остановилась на таком тексте:
«Здесь больше не буду, виконт, пожалуйста, будьте в восемь на каменской».