Третья пуля

Мы с Лоном влились в человеческое море. Куда бы я ни бросил взгляд, разыгрывались сценки проявления самых искренних чувств. На моих глазах одна негритянка рухнула на асфальт и буквально выла от горя. Всюду была полиция, дети кричали, женщины плакали, в глазах мужчин сверкали воинственные искры, какие я наблюдал у солдат во Вьетнаме. Бесцельно бредущие люди наводнили не только тротуары, но и проезжую часть, и автомобильное движение фактически прекратилось. Перемещались исключительно полицейские автомобили, и то с огромным трудом. Все имели при себе винтовки, и я думаю, агенты ФБР, которыми, вне всякого сомнения, кишела толпа, тоже были вооружены автоматами «томпсон». Было непонятно, с кем они собирались воевать — наверное, с красным снайпером, засевшим на седьмом этаже Книгохранилища.

Это здание находилось в центре внимания. Оно было окружено полицейскими и агентами ФБР, которые прикрепили к лацканам темных пиджаков значки своего ведомства. Многие из них держали в руках пистолеты. Пробились сюда и грузовики телекомпаний — вспомните, новостные телепередачи переживали тогда пору младенчества, и съемочное оборудование было чрезвычайно громоздким. Всюду стояли огромные телекамеры на треногах, вокруг которых копошились операторы и репортеры. Думаю, где-нибудь там был и Дэн Разер.

На травянистом холме, которому предстояло приобрести всемирную известность, стояли вооруженные полицейские. На Дили-Плаза виднелись маленькие группы людей, многие из которых показывали пальцами на здание Книгохранилища и травянистый холм. Никто не показывал на «Дал-Текс».

И еще звуки. Их очень трудно описать. Создавалось впечатление, будто все эти тысячи людей стонали, хрипели или тяжело дышали. В воздухе стоял непрерывный глухой утробный ропот, в котором было что-то животное, резко контрастировавший с бурей радости, доносившейся до моего слуха всего несколько минут назад через окно офиса 712 здания «Дал-Текс». Голос коллективного бессознательного выражения ужаса, горя и печали. Ничего подобного я никогда не слышал ни прежде, ни после.

Мы двинулись по Хьюстон-стрит в сторону Мейн-стрит. Люди обходили нас, спеша разделить общее несчастье. Никто так и не обратил на нас внимания, кроме разве что полицейского на перекрестке, который заметил, что мы не можем перейти улицу из-за нескончаемого потока автомобилей. Он перекрыл движение, дав нам тем самым возможность перейти. Я кивнул ему в знак благодарности. Это был мой единственный контакт с правоохранительной системой в тот день, и я уверен, что через десять секунд полицейский забыл о нас.

Мы свернули на Коммерс-стрит. Оттуда до «Адольфуса» около десяти кварталов. И тут мне каким-то чудом посчастливилось остановить такси. Я втащил Лона в салон и сказал название отеля.

Таксист не умолкал ни на секунду.

— Вы видели это?

— Нет, — ответил я, и этого было вполне достаточно. Но, как любой человек, испытывающий чувство вины, пустился в ненужные объяснения: — Мы с братом ездили к врачу на осмотр.

Он ничего не заметил. Его занимало исключительно то, что произошло десять минут назад.

— Я не могу поверить в это. А вы, мистер? Боже мой, какая трагедия! Он был таким симпатичным молодым человеком… А его жена? Настоящая красотка. Джин Симмонс, Дана Уинтер и Одри Хепберн, вместе взятые. Представляю, каково ей сейчас. Я слышал на полицейской волне, что ему продырявили голову, и от нее почти ничего не осталось.

— Это официальные сведения? Он мертв?

— Я не знаю. Боже, какое несчастье!

Простояв на Коммерс-стрит некоторое время в пробке, мы наконец добрались до отеля. Швейцар, печальный, как все далласцы в тот день, помог мне извлечь Лона из такси и усадить его в кресло. Я заметил в его глазах слезы.

Траур продолжился и внутри отеля, где в углу вестибюля сидели четыре импозантные женщины, типичные южанки из благородных семей. Две из них рыдали, две другие вытирали им глаза платками. Я услышал, как кто-то спросил, будет ли сегодня отменено шоу в «Зале столетия».

— Мне нужно выпить, — сказал Лон.

— Хорошая мысль, — отозвался я.

Мы проследовали по вестибюлю мимо главной лестницы и лифтов и въехали в темный «Мужской бар», где оказалось на удивление многолюдно и тихо. В центре зала с потолка свисал большой черно-белый телевизор. Мы не без труда нашли столик с хорошим видом на экран, подозвали официанта, попросили его немного повернуть телевизор в нашу сторону и прошли идиотскую техасскую процедуру заказа алкоголя.

— Дженкинс, — назвался я именем, под которым зарегистрировался в отеле, и заказал бутылку «бурбона» и стакан воды со льдом.

Лон с трудом вспомнил свой боевой псевдоним и заказал бутылку ликера «Сазерн Комфорт» и тоже стакан воды со льдом.

— Принести сразу обе бутылки? — спросил официант.

— Да, — ответил я, — сегодня нам нужно хорошенько выпить.

Я взглянул на часы. Они показывали 13.39. Очевидно, Уолтер Кронкайт уже объявил о том, что Джон Кеннеди скончался, после чего снял очки и ущипнул себя за нос. Кто-то сказал что-то умное, и кто-то другой отозвался в истинно техасской манере:

— Заткнись, Чарли Тэйт, или я сам заткну тебя.