Третья стадия

А через два дня, будучи ненадолго извлеченными из репрессивных механизмов, мы все же пошли на прогулку с тем, кто ранил мое зрение. Давно знакомые улицы вспыхивали под потоками солнца, и я видела, как лучи отражаются в его глазах. И его способность смеяться, и моя неспособность к радости. Мы обсуждали клипы 1990-х, и мне все время было жаль, что у меня недостаточно детское лицо – не настолько детское, чтобы он смог влюбиться в меня. И еще лифт, идущий вверх, внутри бывшего дома одного радикального писателя, и трепыхание света, словно крыльев больного мотылька, и короткое замыкание в преломлении этого света, важное только для меня.

Очевидность того, что нам незачем больше видеться, как людям, собранным из совсем разных неврозов, и недолгая боль, которая потом еще несколько часов тянулась внутри моих мягких тканей и на следующий последний теплый день.

И раскрытие привычной мне тьмы и поиск в ее глубине ответов на одни те же вопросы.

Если представить себе, что все тени сходятся в одной точке, будет ли эта точка только невозможностью любой правды? И не хочу ли я в конце концов, чтобы огонь стер мою жадность вместе с ненасытностью моего зрения? И я снова, лежа на кровати, закрываю глаза и заключаю во тьму мир и храню в себе взгляды, кожу и мимику других – всех тех, с кем я была связана последние месяцы, и я наконец исчезаю. Мое зрение становится больше меня самой, оно зачеркивает меня, словно морская волна в преддверии то ли ядерной войны, то ли русской зимы, что для сознания почти всегда одно и то же.

Цифровой голод

Ей хотелось забиться в угол, где она могла бы почувствовать себя в полной безопасности, стать маленькой, одинаково ненужной себе и другим. Аглая мечтала об удовольствии быть зафиксированной в возрасте травмы: стать девочкой трех лет, в снежном лесу превращенной морозом в ледяную скульптуру, или мертвой птичкой-синичкой, найденной на дачном участке и похороненной со всеми почестями отрядом розовощеких детей. В последние месяцы любое изображение вызывало у Аглаи слезы, она плакала, просматривая рекламные ролики и клипы, в музеях, она вдохновенно рыдала над одноразовыми мыльными операми. И подозревала у себя проблемы с щитовидкой или нечто более мрачное. Единственным визуальным исключением из этого была порнография; только наблюдая на экране лэптопа скользкую динамику тел, Аглая не обливалась слезами. В этот же лэптоп под номером CPWRN65KH3QD она заносила заметки о пролитых слезах то ли для себя самой, то ли для своего психотерапевта, зависимость от которого ей почти удалось преодолеть. Быстрая холодная дорога от дома до офиса. Новый сотрудник, что-то в его лице с самого начала причиняло ей боль. Тонкая светлая кожа, синие глаза, рыжеватые волосы. Подростком Аглая читала любовный роман начала двадцатого века, в котором у главного героя были рыжие волосы, и она могла бы сказать себе, что ее влечением к нему движет только желание узнать, каков цвет его лобковых волос, как схожее желание движет опытным повесой при взгляде на женщину новой масти, но нет, он вызывал у нее нежность, и это причиняло Аглае определенный дискомфорт – ей все время хотелось отменить эту боль своей несостоявшейся влюбленности, и тогда она открывала серебряную крышку лэптопа под номером CPWRN65KH3QD.

И однажды майским вечером в кромешной темноте своей комнаты Аглая, как всегда, просматривала порноролики, чтобы не рыдать; она увидела совершенный объект: он появился на экране посреди комнаты в стиле инди – длинное белое шрамированное тело в татуировках дотворк, пересеченных цветущей веткой ирисов, красивое лицо, на котором застыло слабоумное выражение, узкие кисти рук, роскошный двадцатисантиметровый член. Вся эта безупречно сконструированная механика секса, быстрые фрикции, напоминающие движения станка, белые тела, слюна и сперма. Жидкие кристаллы отражали свет, пиксели перемещались, превращаясь в бесконечную влагу внутри ее вагины. И она млела и текла. И затем, пережив кратковременное исчезновение в чужих стонах, Аглая ушла в ванную, там она отработанным жестом извлекла бритву из тонкой бумаги, похожей на папиросную, и с небольшим усилием несколько раз порезала свои бедра. В процессе она успела подумать: не слишком ли это в духе Эльфриды Елинек – резать себя после мастурбации? Увидев капли крови на кафельном полу, Аглая вспомнила своего друга, его давний невроз, связанный с мучительным волнением, почти страхом перед приходом клинера из-за таких же вот пятен крови в ванной. Их действительная дружба началась с короткого разговора об аутоагрессии, и он сказал ей тогда:

– Покажите руки.

И Аглая вытянула перед ним свои руки, он бегло и с недоверием оглядел паутину белесых слабых полосок до сгиба ее локтей и вынес свой вердикт:

– Детский сад.

И она ответила ему:

– Но вы же не видели моих бедер.