Третья тропа

– Я снимал. . . И вас тогда я вывесил.

– А зачем на Совет пришел? Чтобы рассказать про это?

– Не только.

– Ну идем! – Клим пропустил его вперед и в коридоре перед дверью штабной комнаты посоветовал:-Будь откровенным.

Их ждали. Подполковник Клекотов указал на свободный стул.

– Мы тебя не вызывали. Вероятно, у тебя у самого есть просьбы к Совету?

– Да. – Богдан помолчал, а заговорив, удивился, что очень легко, как о ком-то постороннем, высказал страшную для себя просьбу:-Отошлите меня в город, а в суд сообщит^», что отсрочка не помогла. Я должен отсидеть свои три года.

Было слышно, как зашелестел листок бумаги, которую Клекотов взял со стола.

– Мы уже читали, – пояснил он. – Читаю для тебя. Это рапорт твоего командира отделения Сергея Лагутина. . . «Прошу никакие заявления Богдана Залавского не рассматривать до моего выздоровления. Потому, во-первых, что он обращается в Большой Совет, минуя командиров отделения и взвода. И, во-вторых, потому, что сначала нам надо с ним вдвоем определить виновность каждого, а уж потом, если будет нужно, выходить на Большой Совет».

– Просьба командира отделения законная, -сказал капитан Дробовой. – Но у меня несколько вопросов к новому члену Совета. От кого Сергей Лагутин узнал, что Залавский решил прийти сюда?

– От меня, конечно! – ответила Катя.

– А вы от кого?

– От Наты. Она и. . .

Катя вовремя остановилась. Она вовсе не собиралась расписывать здесь, как полчаса назад прибежала к ней заплаканная Ната и со слезами умоляла ее сделать что-нибудь для Богдана, придумать такое, чтобы его не стали слушать на Большом Совете.

– Она и рассказала все, – после паузы закончила Катя. – Богдан из-за какой-то карточки с ней поссорился.

О карточке никто еще из членов Совета не знал, и комиссар Клим не хотел показывать мальчишкам снимок, оскорбительный для Кати. Но ей самой не терпелось увидеть, что же это за фотография, из-за которой возникло столько волнений.

– Пусть он покажет!-потребовала она.

– Карточки у меня, – сказал Клим, – но я бы не хотел…

– Он же меня снял, а я ничего не боюсь! – Катя решительно протянула руку. – Покажите!

Клим дал ей одну фотографию, а другую положил на стол перед подполковником Клекотовым.

– Глупая же у меня подружка! – засмеялась Катя, рассматривая снимок. – Ничего особенного! Да еще и враки сплошные!-Она повернула карточку, показала ее всем, потом под-

несла к самому носу Богдана. – Не целовались мы! Когда надо будет – поцелую его хоть десять раз, а ты снимай себе на здоровье! Меня это не трогает! .. И товарищ капитан правильно тут сказал: просьба командира отделения законная. Пусть

сначала сами разберутся!..

Большой Совет принял это предложение.

НАКАНУНЕ

На следующий день во всех взводах шла обычная лагерная жизнь. С утра надрывали голос командиры, выгоняя мальчишек на зарядку. Отмахав для вида руками, сонно потопав на месте ногами и кое-как умывшись, они уже без окриков и понукания построились, чтобы идти на завтрак. Отсутствием аппетита не страдал никто. Взводные колонны дружно одна за другой при-маршировали к столовой. А через час совсем по-другому, будто это были не те же самые, а чужие мальчишки, брели они на штабную поляну для поездки в колхоз. По-прежнему от команды на построение до погрузки в машины прошло двадцать с лишним минут.

Не обрадовало ребят и сообщение о том, что это их последняя поездка на земляничную плантацию. «Не земляника-так капуста, не капуста – так морковь. . . Какая разница!» – думали мальчишки, и у них заранее ломило спину.

Богдан в тот день чувствовал себя так, точно впервые встал с постели после долгой изнурительной болезни. Даже продумать заново то, что произошло вчера, не хватало сил. Было какое-то ощущение облегченности, словно сняли с плеч тяжелый мешок, который вымотал его настолько, что, и освободившись от этого груза, он все еще никак не мог прийти в себя. В столовой он не поднимал головы, чтобы не встретиться взглядом с Натой, хотя ему было приятно от мысли, что она где-то здесь, рядом. И о Кате он думал с благодарностью и удивлением. А когда в голове возникало имя Лагутина, Богдан забывал донести ложку до рта. Рапорт Сергея в Большой Совет был неразрешимой загадкой.

Фимка с Димкой тоже были поглощены своими мыслями. У них началась настоящая «минная лихорадка». И в столовой, и в колхозе, даже в машине они что-то чертили на клочках бумаги, спорили и несколько раз спрашивали у Славки Мощагина, когда будут следующие занятия по саперному делу.

А Гришка Распутя, наоборот, начал выходить из привычного состояния рассеянной задумчивости. Он меньше лежал у муравейника, реже заваливался на койку и ходил попрямей чем обычно, точно звездочка на рукаве подтягивала его кверху. К мальчишкам он относился по-прежнему, но основные обязанности помощника командира отделения выполнял честно, хотя и неумело. Вместо команды «Подъем!» утром сипло рыкнул:

– Вылазьте! Вылазьте! – и постучал палкой по брезенту обеих палаток.