Третья весна

– Куда? – спросила она, но он не ответил. – Ладно, уберу на кухню.

Затем с кобурой в руках, которую несла как кастрюлю с кипятком, шагнула за порог.

– Береги зубы, – бросила через плечо.

13

Той ночью Светик не мог заснуть и почти до рассвета ворочался в кровати. Сначала думал о Мирьяне, а потом снова, в тысячный раз, перебирал события сорокалетней давности.

Вспоминал, как спрашивал его Тоза Боза, действительно им надо было делать то, что они сотворили. Будь они были постарше и поопытнее, то сумели бы избежать трудной судьбы, или все-таки поступили бы точно так же? И кем они считали себя в то время, героями или трусами?

Во всяком случае, они считали себя революционными героями, боровшимися со страшной оккупацией – и против предателей обездоленного народа! – мстящими за вековые мучения рабочих. Под их дулами стояли те, кто убивал, стояли и те, кто приказывал убивать; по крайней мере, так им говорили. Он знал, что в городке нельзя было найти больше двух-трех человек, любящих немцев, тем не менее партия утверждала, что многие жители Чуприи сотрудничали с оккупантами. («Он во время оккупации делал свои делишки, торговал, будто войны вовсе не было, значит – сотрудничал!») Но были ли при этом убежденные вершители правосудия хоть капельку трусами?

О, да! Еще бы!

Он был среди первых, кто уже на второй день после освобождения прибежал в штаб Красной армии – едва нашел его в крайнем доме на Судской улице, едва пробился сквозь огромную толпу празднующих, все были на улицах! – чтобы записаться в добровольцы. Там, в маленьком дворике, того же ждали с десяток городских парней.

Странно, но красноармейцы не приняли их с распростертыми объятиями. Радовались, что народ встретил их цветами, едой и выпивкой, но каждого добровольца заставляли ждать по два-три часа. Переписали их, потом велели ждать.

Наконец оттуда вышел какой-то майор, пожилой человек, похожий на землемера.

– Ребята, – сказал он, – вы сможете прийти завтра? Давайте завтра, а?

Конечно, могли, почему бы и нет? Им позволили еще один день провести в домашних условиях. Они вышли на улицу и смешались с народом, который приветствовал освободителей.

А те вовсе не походили на эдаких славных героев. Это были уставшие, коренастые, немытые мужики, нередко в возрасте, с монголоидными лицами, которые погоняли таких же кряжистых, мелких, лохматых степных лошадок, запряженных в крытые телеги. Не видел он в сорок четвертом ни одного знаменитого мощного танка, крушащего перед собой всё и вся!

Назавтра им опять разрешили дожидаться во дворе. Была середина октября, но день был солнечный и теплый, так что ждать было не трудно. Потом опять вышел все тот же майор.

– Знаете, что, дети, – сказал он. – Ума не приложу, что с вами делать. Вы хорошие ребята, и нам очень приятно, что вы пришли сюда. Но вы не наши граждане, и потому мы не можем вас принять. Через несколько дней придут ваши партизаны, так что давайте к ним. Согласны?

И их не приняли. Это Светик вспомнил лет через пять, когда почти все желавшие стать красноармейскими добровольцами были арестованы как советские шпионы, и тем более, когда он узнал, что с ними делали на том самом Голом острове. В то время он болел, лежал в санатории, и пришел к выводу, что тогда этот гражданский землемер в звании майора практически спас их от каторги.

Но, продолжал думать он, смог бы он спасти от того, что ждало их здесь, в партизанах? Неужели они уже тогда были в душе теми, кем вскоре стали? И не толкнула ли их в грязь именно трусость?

Он не любил думать о себе именно так, но избавиться от таких мыслей не мог.

Тогда партизаны пришли на Мораву через несколько дней. Кто-то из них был в сербских шайкачах[21] на голове, некоторые шайкачи, напоминавшие русские пилотки, были с узким верхом, они назывались титовками. Все молодые люди, которые за несколько дней до этого на Судской улице хотели поступить к русским, записались в партизаны.

Те их моментально приняли и поначалу разместили пополнение в здании общины и в старой начальной школе в центре городка. После этого началась мобилизация – добровольцы выпендривались перед призванными и, понимая, что их все равно бы мобилизовали, восхищались своей отвагой и умом – но всех их, перемешав, разместили в общей казарме.

Здание было частично разрушено и сильно загажено. Они расчищали и приводили его в порядок, а по окончании работ с трофейными винтовками на плечах ходили по кругу под команды левой, левой и ложись, встать!

Между тем русские прорвали у Ягодины немецкую оборону, с которой провозились несколько дней, и вместе с партизанской армией двадцатого октября освободили Белград. Двадцатая сербская партизанская бригада тем временем приступила к подготовке к боям на Сремском фронте.