Третья весна

Но когда он совсем исчез, оставив на память о себе несколько подгнивших кольев с обрывками ржавой проволоки, оба эти места, словно заколдованные, так и остались пустошью, и жители всегда обходили их стороной. Потому ли, что догадывались о происходивших здесь событиях, то ли верили, что здесь полно мин, но жители Чуприи предпочитали сделать солидный крюк. В городке слышали, что где-то тут расстреливали, но где именно и кто это делал, похоже, так и не узнали. По крайней мере, так думал Светик.

Осень. И зимой сорок четвертого и в начале сорок пятого молодые кноевцы бродили по влажным и холодным лесам Кучая и Юхора – побывали в Сеньском Руднике, Сисеваце, Равной Реке – навещали Рековац, Баточину, Парачин, Ягодину. Там, как и в родном городе, кого-то арестовывали, кого-то куда-то уводили, а кое-кого и расстреливали. Таких в шутку называли комендантами оврагов.

– Ага, – приговаривали они, схватив очередного кандидата на расстрел, – вот еще один комендант оврага!

Они часто шутили в те дни.

Еще в конце осени сорок четвертого Петрониевич в КНОЮ стал одним из тех, о ком Лапотник писал в характеристиках: «образцово выполняет приказы» и даже «проявляет инициативу в действиях».

Уже в ноябре он получил первое звание и нацепил на рукав звездочки начальника отделения. А в конце декабря вступил в партию и сразу стал взводным. Известную роль в этом, понятное дело, сыграла его выучка. Оба раза его выдвинул Лапотник.

С тех пор он стал звать своего командира не иначе как товарищ капитан Йова. Позже он стал для него товарищ полковник Йова Веселинович, народный герой Югославии.

16

В призрачном покое весенней ночи Светик Петрониевич воскресил и собаку.

Он отчетливо видел ее как живую. Белая, с большими черными пятнами, черными висячими ушами и белой мордой, косматая, длинномордая, с пуговкой носа, среднего роста, она ничем не выказывала, что может быть такой упрямой. Это она даст знать позже.

Арестовали какого-то сельского попа из темничского или парачинского уезда и по неизвестным причинам доставили его в тюрьму Чуприн. Его дело вели следователи из Парачина, наезжавшие к нему каждые два-три дня. Похоже, у них были сведения о его связях с четниками, и уже было ясно, что все закончится расстрелом. Но они хотели выпытать у него, где именно скрываются остатки банды. Он же никак не хотел колоться. Им не оставалось ничего иного, как жестоко избивать его.

Светик тогда следствием не занимался – он приступит к этому только через шесть месяцев, когда его, заслуженного кноевца, примут в революционную полицию – и пока служил в конвойной роте. А поскольку он уже имел звание и командовал тюремным конвойным отделением, то ночами подменял начальника тюрьмы.

Обычно он сидел в одной из двух главных комнат у самого входа; другую занимали надсмотрщики и охранники.

Таким образом, он несколько раз видел попа, которого выводили на допрос из большой камеры с кирпичным полом, и как следует рассмотрел его.

Это был низкорослый сильный мужчина лет сорока, скорее всего, из крестьянского сословия, с черной как смоль сальной бородой и волосами с проседью, которые ему не остригли. Если его уводили на допрос в отделение ОЗНА[22], расположившееся в конфискованном универмаге на Судской улице, то руки сковывали за спиной, и тогда он видел, что на его крепких, узловатых пальцах нет ногтей. Он весь был в синяках от побоев, многие уже пожелтели или почернели. Когда его связывали, он не протестовал и не выказывал страха, но на ночной улице в свете фонарей можно было заметить, что его часто бьет дрожь.

Несколько раз его допрашивали прямо в тюрьме. Тогда Петрониевич вынужден был уступать следователям свою дежурную комнату. Он перебирался к охранникам и оттуда прислушивался к крикам следователей и воплям попа, его стонам и причитаниям. Но эти звуки его не волновали, и вместе с надсмотрщиками он шутил на его счет.

– Эй, поп, когда ты бандитов прятал, – говаривали они, – то не стонал и не плакал!

Арестованный провел в тюрьме рядом с церковью примерно недели две. Через несколько дней после его водворения – не сразу – эту собаку заметили у тюремных ворот. Уже начинал падать снег, прихватывал морозец, а она стояла у ворот, дрожащая, мокрая и тощая, свесив между ног толстый хвост, не спуская взгляда с тюремных дверей. Когда прочные дубовые ворота девятнадцатого века распахивались – в них была прорезана и дверь для прохода, – она начинала нерешительно суетиться и подскуливать, словно желая прорваться во двор, но никак не решалась; только потом Светик поймет, что ее приучили ждать хозяина перед церковью, куда ей запрещали входить.

Охранники часто гоняли ее от ворот; если бы им разрешили стрелять в городе, то они бы давно ее прикончили. Наконец ее отогнали окончательно. Она скрылась в сторонке, но по-прежнему не спускала глаз с ворот.