Третья весна

Петрониевич опять подошел к нему.

– А я тебе, – ответил тихо, – и твою мать, и отца уделаю, если кому хоть слово скажешь! Ты во всем виноват! Так что прикуси язык! Понял?

Тоза слегка изменился в лице и пробормотал:

– Добро, смолчу.

17

Метрах в ста от дороги Светик остановился у плетня. Рядом с ним лежали оставшиеся после боев обломки небольшой противотанковой пушки, скорее всего немецкой. Он посветил вокруг фонариком и подозвал подчиненных.

Они выгрузили еще теплые трупы, он снял с них наручники. И бросил в телегу.

– Копайте здесь, – сказал он солдатам, – вдоль плетня. К счастью, к передку телеги на всякий случай были привязаны две лопаты. – А ты, Тоза, снимай с них одежду.

В ту ночь они закопали пять голых тел в яму, вырытую в мягкой земле вдоль ивового плетня, в одну линейку, так, чтобы могилы не заходили на пашню. Петрониевич счел, что замаскировали их хорошо. Даже если их и обнаружат, то сочтут за трупы немецких солдат. Собаку зарыли вместе с ними.

Обувь расстрелянных разбросали по полям, одежду завязали в поповскую рясу.

Когда перепачканные телега и двуколка выбрались на Цариградский шлях, занялась заря. Он приказал солдатам держать язык за зубами и никому не рассказывать о происшедшем.

– Я сам доложу капитану Йове. А вы всех с вопросами отправляйте ко мне, – добавил он.

И они, немилосердно настегивая лошадей, погнали их рысью.

Мутным осенним утром неподалеку от русского моста они напоили в Мораве усталых животных и с помощью какого-то ведра, которым немцы на всякий случай снабдили свою повозку, отмыли ее от крови. В узел со снятой одеждой засунули несколько больших камней и забросили его в реку.

Как только они передали солдатам телегу и двуколку, Светик отыскал в ОЗНА капитана Йову Веселиновича, который отдал ему приказ доставить арестантов. Но тот с раннего утра отправился куда-то на землю; перепуганный подчиненный знал, что тот отправился арестовывать кого-нибудь или расстреливать. А под такую кару он запросто мог подвести и своих подчиненных.

До заката, пока его бойцы после напряженной ночи отдыхали в доме Йозефа Шпета, Петрониевич еще терпел. Раздумывал, что следует сказать своему строгому начальнику и как оправдаться перед ним.

Вечером он нашел его, потного и усталого, только что подкрепившегося стаканчиком ракии.

– Доставил? – спросил его капитан.

Светик помотал головой.

– Нет.

– А что случилось?

– Они пытались сбежать.

Йова посерьезнел.

– Надеюсь, не вышло?

– Нет.

– Ты их перестрелял?

Петрониевич виновато кивнул головой. У Веселиновича отлегло от сердца.

– Так это же хорошо. Как они сумели? Ты что, не связал их?

– В наручниках были, – ответил Светик. – Но солдатики неопытные, они со спины на них напали. Одного так прижали, что едва винтовку не отобрали. Да только мы с Тозой подбежали.

– И всех пятерых ликвиднули? Никто не сбежал?

– Всех до единого.

Йова Веселинович спросил деловито:

– Хорошо их прикопали? Раздели хотя бы?

– Да, закопали вдоль плетня, а шмотки бросили в Мораву.

Капитан призадумался. Потом махнул рукой.

– Да и черт с ними, – и опять задумался, предварительно глотнув из рюмки. – Так и напиши в рапорте. Совсем коротко. «Ликвидированы при попытке к бегству». И фамилии перечисли. А я сообщу в Ягодину.

Светик тем же вечером сочинил рапорт. Указал место, где все это произошло, поставил дату и подписался полным именем и фамилией.

Сейчас, приобретя опыт в юриспруденции, он понимал, что тем самым взял на себя вину за убийство пятерых человек, и вполне возможно, что рапорт его все еще где-то хранится. И может однажды выплыть из небытия.

18

Все последовавшие дни Светик был настолько растерян, что почти ничего не чувствовал. Было ему ни до работы, ни до Мирьяны, о Милесе и подумать не мог, даже перестал выяснять, не ведется ли за ним слежка. И даже подумал: а не стала ли угасать моя жизнь? Неужели это именно так выглядит?

Однажды поздно ночью, часа в три, он возвращался домой. Вокруг бушевала весна, аромат павлонии валялся на тротуаре как ленивый пес летним полднем. А он как пьяный старался попасть ключом в скважину парадных дверей своего дома в Добрачиной улице. И тут услышал, что за его спиной что-то происходит.

Фонари горели, но их свет затеняли кроны деревьев, так что под ними царил полумрак. Видимость была не очень хорошая.

На противоположном тротуаре покачивались два человека. Он не знал их, хотя женщина почему-то показалась ему знакомой, но никак не мог толком рассмотреть ее. До него донеслись голоса, и он стал вслушиваться. Теперь уже было видно, что мужчина держит женщину за руку, а та пытается высвободить ее, он же старается перекрыть ей путь к отходу.

– Не надо! – негромко вскрикивала женщина средних лет, высокая и, кажется, симпатичная. В голосе чувствовался испуг.

– Не надо! – повторяла она в полголоса. – Не надо! Не хочу!

Мужчина не отпускал ее руку, крепко сжимая запястье.

– Да подожди ты! – бормотал он. Наверное, боялся, что их услышат. – Не надо так! Давай! Пошли ко мне!

Но она продолжала вырываться, дергаться из стороны в сторону. Свободной рукой хваталась за голову.