Третий лишний. Он, она и советский режим

Рассматривая голую красавицу Рубенса, литературные герои из книги Белова смущаются не меньше, чем вполне реальный Василий Федорович перед картиной Брюллова. Они прячут смущение за грубоватыми шутками (мужчины) и криками негодования (женщины). Но суть та же: нагое тело — не может, не должно появляться публично. Даже на картине. Ту же реакцию можно встретить и в городе. Продавщица ленинградского магазина Светлана Ш. вспоминает, как в средине 70-х годов, когда ей было 20, а матери ее, кассирше магазина, 40, они пошли вместе на польский кинофильм. По ходу фильма показана была сцена, в которой полуодетые любовники ласкают друг друга. В этом месте мать возмущенно зашептала дочери: „Это безобразие! Она целует его прямо в живот! И такое показывают людям…” Сорокалетняя кассирша магазина, живущая без мужа и имеющая любовника, естественно, догадывалась, что в постели мужчины и женщины могут целовать друг друга не только в лоб. Но одно дело знать и даже пользоваться своими знаниями, а другое — видеть на экране. Видеть такое по русским традиционным понятиям не полагается. И особенно не полагается, чтобы такое видели другие. Стыдно…

Жительнице провинциального среднерусского городка, тридцатипятилетней бухгалтерше, показали рекламу Венского балета. Бухгалтерша посмотрела на портреты балерин в пачках, с открытыми плечами и решительно отрезала: „Я БЫ НА ТАКОЕ НИКОГДА НЕ СОГЛАСИЛАСЬ. Бухгалтерша не может позволить, чтобы ее видели с открытыми плечами и ногами, но готова поставить поллитра водки соседу-механику, чтобы он тайком, убежав от жены, переспал с ней. Таков двойной стандарт российской сексуальной этики.

Стесняются в Советском Союзе не только кинокадров и рекламных плакатов, но и печатного слова. Несколько горожанок, у которых я брал интервью, признавались, что, уже будучи взрослыми, не решались принести в дом официально изданную в Москве книгу восточногерманского врача Нойберта о супружестве. Книга эта более чем благонамеренная (скорее даже филистерская) не содержит, с точки зрения нравственности, не только ничего рискованного, но даже сколько-нибудь достаточной информации, необходимой для молодых супругов. И тем не менее, взрослые женщины: учительница из Запорожья, цензор из Баку и библиотекарь из Москвы постеснялись показать ее своим мужьям и родителям.

Если так боятся слова написанного, то что говорить о слове звучащем! В Ленинградском педагогическом институте было решено давать будущим учительницам также военную специальность медицинской сестры. Для этого девушкам надлежало прослушать весьма краткий курс анатомии и физиологии. Приглашенные преподаватели, однако, постеснялись излагать 22-летним студенткам главы об акушерстве и гинекологии. Они раздали студенткам учебники и попросили прочитать соответствующие главы самостоятельно. „Если что-то будет неясно, — можете задать вопросы”, — сказал преподаватель. Вопросов не последовало, студентки тоже застеснялись обсуждать вслух столь „щекотливую тему”.

Эпизод этот рассказала мне бывшая студентка из Ленинграда. А вот свидетельство женщины-врача, преподавательницы школы Медицинских сестер в Одессе. „Как гинеколог я обязана была читать нашим девочкам лекции по половым проблемам. При этом я никогда не рисковала обнажать перед моими 16—17-летними слушательницами „суть вопроса”, — признается она. — Воспитание, которое получило мое поколение, набрасывало вуаль стыдливости на всю эту сферу жизни”. Никто не запрещал объяснять будущим медсестрам подробности, относящиеся к половому акту, но врач сама не была готова к этому. „Вся обстановка советской школы не располагала к откровенности”, — добавляет пожилая преподавательница. Интересно, что юные студентки медицинской школы тоже никогда не задавали учительнице никаких рискованных вопросов. Это не мешало им убегать по ночам из общежития, чтобы заняться любовью со случайными парнями на одесском бульваре. Такое удивительное, на первый взгляд, противоречие российской натуры наилучшим образом выражает русская же пословица: ГРЕХ — НЕ БЕДА, МОЛВА НЕХОРОША…

Боязнь слова о сексе, страх перед „молвой” эмигранты привезли с собой в Америку. Вот как работает это табу в условиях эмиграции. В Нью-Йорке над одной из молодых семей нависла угроза распада. Семья молодая, интеллектуальная, супруги любили друг друга, жили дружно. Но, очевидно, психические перегрузки, связанные с выездом из России, подорвали сексуальные силы мужа. Жена, однако, не поняла его состояния и повела дело к разводу. Друг мужа посоветовал ему обратиться к сексологу. Последовал резкий отказ: „Я не собираюсь обсуждать с посторонними лицами свою личную жизнь”. В этом ответе ленинградского инженера, человека русско-советской ментальности, таится не только традиционная стеснительность, но и распространенная в советском обществе боязнь внести в сферу секса что-то искусственное, подменить привычные и, как людям кажется, нормальные половые отношения каким-то суррогатом. Восемнадцатилетней ленинградской студентке принесли почитать машинописный доклад врача-сексолога.