Третий пир

Вслушался в дядипетин бред, ничего не понял (какой-то костер до небес), я слушал каждый день вместе со странным стариком — но урывками, то и дело проваливаясь в какую-нибудь собственную яму, и все это (случаи и ямы) сплеталось в фантасмагорию, в сюрреалистическую прозу, где рядом поток, костер, кошмар. Но уж лучше дядипетин кошмар, чем мой собственный. Словосочетание Никола-на-Озерках восстановило реализм и осветило всю картинку: они жгли иконы. Костер до неба — какое великолепное жертвоприношение, комсомольцы отгоняют воющих баб от огня, а «главный», из Москвы, говорит: «Теперь вы убедились, что Бога нет». Хотелось бы мне посмотреть на этого «главного», как огонь в ночи играл на лице, на стеклышках пенсне, и бодрил наган, и кто-то невидимый смеялся в кустах над могилами. «Потом, в голод, — скрипел дядя Петя, — говорили: это нам за ту ночку. Вот я и думаю: если Он так отомстил, что полсела вымерло, то разве Он есть?» Тысячелетия думали, ничего не придумали, кроме теодицеи — «оправдания Бога». Если есть Он, то как может быть зло? Если есть зло, то как может быть Он? Банальность, арифметика, на которой, однако, все спотыкаются.

Я смотрел на Кирилла Мефодьевича, он сказал:

— Он же с нами.

— С нами? — переспросил дядя Петя недоверчиво. — С нами мучается?

— Должно быть, так. Он сказал: «Се Аз с вами есмь во все дни до скончания века. Аминь».

— А вот еще был случай… — начал Федор. Я отключился, но что-то в глазах адвоката насторожило меня, и перебил:

— А почему вы вчера не приходили, Кирилл Мефодьевич? В Москву ездили?

— Да.

Ах, как заиграла кровь, и жизнь вернулась, с мокрым ветром ворвалась в палату.

— Вы… нашли?

— Да.

Спокойно, Митя! Спокойно. Адвоката не проведешь, разумеется, но он может выдать косвенные улики. Уже начал:

— Собаки якобы отвезены к каким-то пациентам, адрес мне не дали, несмотря на мою настойчивую просьбу. Правда, телефонами мы обменялись…

— Врет. Завез куда подальше, — отмахнулся я. — Надеюсь, не убил.

— Да, в конце концов я добился от него: завез, но не убил. Второго сентября. Выпустил из машины на шоссе у развилки к совхозу «Путь Ильича».

— Поэтому мне надо с ним поговорить, мне он скажет настоящую правду. Друзья детства. Я вам крайне признателен, Кирилл Мефодьевич, за сведения. — Залез в тумбочку, пошарил, достал блокнот с авторучкой, а ручонки-то дрожат, поосторожнее. — Диктуйте адрес.

— Его там уже нет.

— Вы его спугнули! — завопил я, все-таки сорвался. — Вас не просили объявляться и объясняться с ним!

— Возможно, я сделал глупость, — легко согласился хитрый противный старик. — Но надо же разобраться в ситуации.

— Тут и разбираться нечего!

— Ошибаетесь, Дмитрий Павлович. Это очень непростое дело. Может быть, самое сложное в моей практике.

— Разобраться ему надо! — Меня несло в истерику, я осознавал, но остановиться не мог, обращаясь к дяде Пете и Федору, таращившимся со своих коек. — Меня бросила жена, понятно? Ушла к моему другу, неужели не понятно? Я хочу их разыскать, поговорить по-человечески, обсудить — что тут криминального? Я не собираюсь убивать! У меня в мыслях нет и не было никогда — за что вы меня подозреваете, мучаете меня? День и ночь!

Наступило молчание, я передохнул в березе за окном, словно окунулся в мокрые кудрявые пряди и освежил мозги, идиот! Андреич возразил тревожно:

— Палыч хороший.

Честное слово, я горжусь тем, что одного меня он признает и я ему нравлюсь.

— Как вы разыскали их, Кирилл Мефодьевич? Это-то вы можете сказать?

— Пожалуйста. По сведениям Алеши, они уехали в Переделкино. Я там погулял, но только на пятый день на одной из улиц напротив калитки увидел «москвич» красного цвета с номером, который мальчик запомнил. На всякий случай позвонил в близлежащую дачу, где и встретился с Евгением Романовичем Вэлосом.

— Дальше.

— Он был любезен, словоохотлив, очень огорчался, что вы в больнице…

Федор вставил кое-что по-древнерусски.

— Нет, Федор Иванович, доктор своеобразно привязан к другу детства.

— Весьма своеобразно, — подтвердил я.

— Да. Он просил передать, что по-прежнему прилагает все силы, чтобы держать вас в душевном равновесии. И не откажется от этого, пока жив. Передаю почти буквально.

— Что все это значит?

— Я поинтересовался. Он ответил: этого никто не знает и не узнает никогда. «Пока я жив», — повторил небрежно. Спустя какое-то время в комнату вошла Полина Николаевна, я встал и поклонился, она не обратила внимания. Высокая, рыжеволосая, в красном сарафане.

— Это она.

— Да. Она сказала: «Мне здесь надоело». — «Мы сегодня уезжаем», — ответил он. «Куда?» — «Куда ты захочешь». Она пошла из комнаты, я спросил вслед: «Не хотите что-нибудь передать вашему мужу? Он в больнице». — «Я знаю», — сказала она, не обернувшись, и ушла. Если вас интересуют мои наблюдения…

— Нет. Ни эротические причуды, ни черная магия меня не интересуют.