Читаем Третий прыжок кенгуру (сборник) полностью

После этого, полагаю, совсем нетрудно представить, что молодой человек ощущал во всем теле пугающую пустоту, будто находился в состоянии невесомости. Аким плохо соображал, куда и зачем едет, и ему сейчас более всего хотелось одного: остановиться и отдохнуть, чтобы можно было хоть как-то осознать все только что пережитое. Он уже подумывал о том, чтобы попросить Кавалергардова остановить машину и выйти вон на той полянке, где можно было бы растянуться под кустиком, закинуть руки за голову, уставиться в белесо-голубое небо и обо всем спокойно подумать. Но, миновав одну полянку и не осмелившись просить сидящего рядом Иллариона Варсанофьевича, Востроносов искал глазами другую, набираясь решимости.

Но так и не набрался этой самой решимости. Машина скоро свернула с широкого асфальтового полотна на более узкое, змеей вползавшее в сосновый бор, изрядно повырубленный за послевоенные годы. Тем не менее дорогу обрамляли медностволые гиганты, за которыми виднелись на некотором удалении дачные заборы и сами дачи, горбившиеся ломаными крышами и сверкавшие закатным розовым светом застекленных больших веранд. Отдельные дачи скоро образовали целые улицы большого поселка, машина делала то один поворот, то другой, выбирая единственно нужную дорогу.

Востроносов понял, что конец дороги близок и надобности в остановке и привале, пожалуй, нет. И верно, машина вскоре, сделав еще один крутой поворот, остановилась возле зеленых ворот внушительного каменного особняка, настолько внушительного, что местные жители прозвали его замком Броуди или палатами Собакевича, хотя, как известно, никаких палат Собакевича не было. Но Собакевич в таком особняке мог бы жить. Внешний вид этого двухэтажного строения был не особенно привлекателен, но добротен, производил впечатление на каждого, кто его обозревал, своей прочностью, основательностью, казался построенным на века. Очевидно было, что хотя хозяин о красоте не особенно думал, но зато о долговечности заботился пуще всего.

Когда машина остановилась, шофер сразу же выскочил и бросился отворять ворота. Но Кавалергардов не стал ждать, пока тот управится и машина въедет на участок, распахнул дверку и предложил Акиму:

– Пройдемся малость, надо же немного размяться.

Востроносов охотно принял предложение; выйдя, он даже потянулся, расправляя притомившееся тело, глубоко глотнул прохладного загородного воздуха, сдобренного густым хвойным настоем. Глоток этот был поистине живительным и приятным.

Илларион Варсанофьевич учтиво распахнул перед гостем увитую плющом узорную калитку, похожую на затейливые врата старинных родовых склепов, и пропустил вперед.

Акиму понравилась эта калитка, в Ивановке таких и даже отдаленно похожих не было. Но больше всего его удивила все же сама дача. И с улицы она производила сильное впечатление, хотя и была едва ли не наполовину скрыта высоким забором, но вблизи это было поистине монументальное сооружение. До сего дня Востроносов и представить себе не мог, что бывают такие дачи.

К крыльцу вела широкая, выложенная из красного кирпича ухоженная дорожка, обсаженная ровно подстриженным зеленым кустарником в белых, издающих слабый и приятный запах цветах. Перед домом пестрела огромная разноцветная клумба, в центре которой возвышались яркие пионы. Узорный ковер, расстилавшийся перед домом, дополняли симметрично разбросанные вокруг главной клумбы еще клумбочки поменьше. Такого цветника не было в Ивановке даже на площади перед зданием поселкового совета, хотя и там были высажены цветы, но их все же было куда меньше и не такие красивые.

Востроносов не успел как следует разглядеть всего этого великолепия и насладиться им, так как, увлекаемый Кавалергардовым, вскоре оказался на огромной веранде, такой огромной, что в нее можно было въехать на автомобиле. Веранда была богато обставлена и похожа на хорошо убранную гостиную. Но и здесь хозяин и гость не задержались.

Илларион Варсанофьевич, указывая гостю дорогу, провел Акима в большой зал, размерами своими никак не уступавший веранде. Зал этот обставлен и убран еще лучше, нежели веранда. Стены увешаны картинами, декоративными тарелками и тарелочками, на многочисленных полочках стояли всякие фарфоровые безделушки. Но особенно внимание привлекли отполированные и скупо раскрашенных коренья, искусно обработанные и изображавшие то фантастические человеческие фигуры с утрированными чертами, то сказочных ведьм, чертей, чудовищных птиц и зверей. Пол был покрыт огромным ковром, в центре которого стоял большой круглый стол, увенчанный вазой внушительных размеров с пышным букетом свежих цветов. Но истинным украшением зала был черневший закопченной пастью камин, выложенный старинными изразцами и уставленный поверху музейными безделушками.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее