Читаем Третий прыжок кенгуру (сборник) полностью

А уж какие мальчикам давали имена, про это, как говорится, только бы в сказке сказать. Я, например, на своем веку встречал Индустрия Петровича, Трактора Степановича, Днепрогеса Феликсовича, а уж Радиев, Гелиев и Уранов, как и прочих, кому досталось именоваться чуть ли не доброй половиной элементов знаменитой периодической системы Д. И. Менделеева, так вы и сами, должно быть, встречали не раз. Давались имена и похлеще, вроде, к примеру, Оюшминальда, что означало всего лишь производное от слов – Отто Юльевич Шмидт на льдине. Забыть бы это и не вспоминать. Но я вынужден легонько тряхнуть старое лишь затем, чтобы читатели не считали слишком несообразным имя будущей супруги Акима Востроносова, которая сначала чуть было не отвернулась от своего счастья. Жене Кавалергардова, когда они остались с глазу на глаз, Мета так и отрезала:

– Глянуть не на что. Это не мужичишка даже.

– Дурочка, – всплеснула руками супруга Иллариона Варсанофьевича, – он же гений! Автор известнейшей повести «Наше время».

– А-а-а, – понимающе протянула Меточка и деловито добавила: – Тогда это меняет дело.

Меточка сравнительно быстро сумела очаровать Акима и при содействии Кавалергардовых стала его супругой. А став женой юного гения, она сделалась достаточно твердой не только хозяйкой дома, а и руководительницей Акима во всех делах. Меточка раздобыла исполнительную домработницу – как ей это удалось, остается только гадать – за порядком лишь присматривала, успевала сниматься в кино и на телевидении, время от времени еще вникать и в дела мужа.


На первых порах казалось, что у Акима теперь есть все, чего можно желать. Недоставало лишь одного – возможности работать в мало-мальски нормальных условиях. К тем гостям, которые привыкли толпами валить к Акиму Востроносову в его еще холостяцкую бытность, прибавились теперь не менее шумные и назойливые друзья Меточки. И порой городская квартира и дача становились похожи на усердно посещаемый клуб, где все желающие развлекаются в свое полное удовольствие как хотят, сколько хотят и когда им вздумается.

А работать надо было. Хотя гению дают больше других, как и положено гению, но и этому есть предел, а семейная жизнь и у гения требует дополнительных расходов. Между тем подошла пора, когда жить только тем, что дала повесть «Наше время», произведение по объему тощенькое, отнюдь не многотомный роман, сделалось совершенно невозможно.

Но дело не только в этом. Гений неизбежно оказывается подобен рекордсмену или чемпиону, особенно если не потомки, а современники поспешно присвоили ему этот титул. Как рекордсмену и чемпиону, так и гению предстоит постоянно отстаивать свое звание. И отстаивать делом. Тут не имеет большого значения тот факт, что на титул рекордсмена и чемпиона может претендовать любой достаточно подготовленный спортсмен, а на звание гения претендентов явных и открытых вроде бы и не видно – гении появляются неожиданно. Но от этого провозглашенному гению только хуже. Вести невидимую борьбу, бороться лишь с самим собой, не видя противника, еще труднее.

Каждое новое произведение, что там произведение, каждое выступление, каждое слово кумира придирчиво оценивают массы поклонников, непостижимым образом настроенных одновременно доброжелательно и бескомпромиссно строго. Они могут простить гению один промах, другой, ну от силы третий, но за четвертый даже самые пылкие обожатели не просто охладеют, сделаются равнодушны – нет, они уничтожат, бестрепетно казнят и казнят самой жестокой, самой мученической казнью. Так что, гений, будь начеку!

И все это, надо отдать справедливость, наш Аким если и не понимал ясно разумом, то по крайней мере достаточно хорошо чувствовал. Чудесный инстинкт самосохранения многое может подсказать человеку! При всем головокружении, какое Востроносов испытал в первые месяцы пережитой им шумной славы, особенно от сознания того, что признан гением не по прихоти одного или нескольких литературных гурманов, а совершенно объективно – умной и неподкупной машиной, с ней-то уж никакие скептики не сладят, – при всем этом Аким понимал, что славу и гению необходимо отрабатывать.

Еще когда Востроносов только что закончил повесть «Наше время», еще когда никто и не подозревал, что ее написал гений, Акима потянуло на новую повесть. Начало ее было набросано, но работа приостановилась после того, как наш герой оказался втянут в водоворот, который начисто лишил возможности работать.

Меточка – ее материальная сторона жизни интересовала куда больше, нежели непрактичного Акима, – через некоторое время стала пристальнее и настойчивее вникать в творческие планы мужа. Востроносов охотно поделился готовым замыслом, но при этом пожаловался:

– Невозможно работать в постоянном шуме и грохоте. Не сбежать ли в Ивановку, где так хорошо писалось…

– И там тебе работать не дадут, – перебила Меточка, – хорошо работалось, когда никто не знал, что ты гений. А теперь и в Ивановке покоя не будет.

– Как же быть? – жалко спросил Аким.

Мета решительно прошлась, соображая, как быть. И, подумав, резко остановилась и отчеканила:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее