Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Таким образом, для смешанных браков с мужем-евреем и без детей, или где жена обратилась в иудаизм, или где дети были воспитаны в иудейской вере, никакие привилегии не действовали. Жены-нееврейки в такой ситуации испытывали серьезное и постоянно возраставшее давление с целью заставить их развестись. Нацистские законы о браке, закрепленные в первую очередь в Законе о браке от 6 июля 1938 года, определяли брак как союз между двумя людьми здоровой крови, одной расы и разных полов, заключенный в общих интересах с целью рождения детей здоровой крови и их воспитания в традициях праведного немецкого расового товарищества. Смешанные браки очевидным образом не попадали под это определение, а с сентября 1935 года под запрет попали и другие. Новый закон систематизировал последние судебные решения по существующим смешанным бракам и развивал их еще дальше. По новому закону люди немецкой крови, имевшие еврейского супруга или супругу, теперь могли обратиться в суд с просьбой расторгнуть их брак исключительно по расовым причинам. Кроме того, жена-нееврейка могла подать на развод с мужчиной-евреем, потерявшим источник дохода, по причине того, что тот не мог исполнять свой долг по обеспечению семьи. Раздельное проживание в течение трех лет теперь также стало основанием для развода, таким образом, если муж-еврей провел это время в концентрационном лагере или в изгнании за границей, его жена-нееврейка могла развестись с ним без каких-либо проблем. Усиливавшиеся финансовые и другие трудности неизбежно создавали огромное напряжение в таких браках, и даже без прямого давления со стороны гестапо или различных партийных организаций (что происходило сплошь и рядом) они очень часто распадались. Требовалась недюжинная смелость, верность и любовь для сохранения смешанного брака в таких обстоятельствах[1323].

Однако к 1938 году люди стали узнавать, что развод означал не просто дополнительные трудности для еврейского супруга, но и, весьма вероятно, насилие, заключение и смерть. После смерти нееврейского супруга гестапо, как правило, через день появлялось на пороге дома и арестовывало оставшегося еврейского мужа или жену. Кроме того, гестапо начало практиковать регулярные приглашения арийских женщин, вышедших замуж за евреев, в полицейское управление для дружеской беседы. Почему милая белокурая немецкая женщина хотела продолжать быть замужем за евреем в сложившихся обстоятельствах? Разве жизнь не стала бы лучше после развода? Ей надо было только сказать, что национал-социализм развеял ее прежние заблуждения относительно еврейской угрозы, чтобы начать процесс развода. Обещания смешивались с угрозами. Развод означал бы радужные перспективы карьеры для ее детей, которые бы были переклассифицированы в немцев, а также улучшение экономической ситуации для ее семьи, которая избавилась бы от супруга-иждивенца. Отказ приговаривал детей на печальное существование, лишенное многих преимуществ и привилегий, полагавшихся чистокровным немцам. Если она отказалась бы развестись, то государство конфисковало бы ее собственность. Доведенные до отчаяния, некоторые немецкие женщины в смешанных браках и без детей разводились, чтобы сохранить свои накопления, и продолжали тайно встречаться со своими мужьями, когда те покидали семейное гнездо. Однако многие сопротивлялись этому давлению и с гневом реагировали на предложение развестись по финансовым основаниям: неужели вы думаете, спрашивали они, это было главной причиной заключения брака?[1324]

Одной из таких женщин была Ева, жена Виктора Клемперера, которая пережила вместе с ним все злоключения 1930-х. Будучи ветераном войны и мужем арийки, он все еще имел право сохранить свою должность профессора французской литературы в Дрезденском техническом университете, однако его отстранили от принятия экзаменов, он не мог найти издателя для своей последней книги, а его возможности преподавания были так жестко ограничены, что посещение его лекций упало до счи-таных единиц, и он оказался перед опасностью стать ненужным. Он приходил в еще большее отчаяние, видя сохранявшиеся иллюзии относительно режима среди его еврейских друзей — вокруг него увольняли его еврейских коллег, а молодые еврейские семьи, которые он знал, эмигрировали в Палестину. Как немецкого националиста, его шокировало то, как другие еврейские друзья закрывались в своей еврейской идентичности и теряли связи с Германией. Он считал, что сионизм был немногим лучше нацизма. Он видел, как его еврейские друзья эмигрировали в Палестину, но не думал об этом сам — «любой, кто отправляется туда, меняет национализм и ограниченность на национализм и ограниченность» — и в любом случае, он чувствовал, что не сможет приспособиться к другой жизни в его возрасте. Он писал, что был «бесполезным созданием чрезмерной культуры»[1325].