Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

В начале октября 1934 года он с женой переехал в дом, который они давно строили для себе в Дёльцшене, тихом пригороде Дрездена[1326]. Они едва успели привести дом в порядок, когда положение Клемперера стало резко ухудшаться. В марте 1935 года не входивший в нацистскую партию министр образования Саксонии был уволен, а его место занял нацистский гаулейтер Мартин Мучман. «На всех направлениях разрушения культуры, гонений на евреев и внутренней тирании, — писал Клемперер в своем дневнике, — Гитлер привлекает все более ужасающих существ»[1327]. 30 апреля 1935 года он получил уведомление об увольнении со своей должности, подписанное Мучманом. Никто из коллег не сделал ничего, чтобы помочь ему, а единственным человеком, проявившим сочувствие, оказалась секретарь кафедры. В поиске новой работы Клемперер написал некоторым из своих коллег за границей, но из этого ничего не вышло, в любом случае он не думал, что его жена Ева, которая очень часто болела, смогла бы выдержать невзгоды изгнания. Теперь, на середине шестого десятка, ему пришлось жить на пенсию, равную лишь половине его предыдущей зарплаты. Его спас старший брат Георг, успешный хирург, семидесяти лет, уехавший из Германии и уже вышедший на пенсию, который одолжил Виктору 6000 рейхсмарок, что было не единственной его помощью своим нуждавшимся родственникам. Тем временем антисемитские нападки становились чаще и более явными. В центре Дрездена Клемперер обратил внимание на человека, который выкрикивал: «Любой, кто покупает у еврея, — предатель нации!» 17 сентября 1935 года он отметил принятие нюрнбергских законов. «Мне плохо от отвращения»[1328]. Лишенный возможности преподавать, Клемперер упорно продолжал писать свою историю французской литературы XVIII века, хотя перспективы ее публикации были совершенно призрачны. А тем временем он проводил много времени в поездках на своем новом автомобиле и обсуждая со своими друзьями возможность, отдаленную, как он отмечал, краха Третьего рейха. Он писал, что все роптали, но никто не был готов что-либо предпринять, а многие считали Третий рейх необходимым бастионом против коммунизма. Клемперер начал чувствовать, что его взгляды меняются. «Никто не сможет забрать у меня мою немецкую национальность, — писал он, — но мой национализм и патриотизм умерли навеки»[1329].

Однако для некоторых оказалось проще отделить свое одобрение националистических политик Третьего рейха от обеспокоенности в связи с его антисемитизмом. Когда вышедший на пенсию майор Фридрих Зольмиц занял должность местного старосты Союза по защите от авианалетов вскоре после прихода нацистов к власти, они со своей женой, казалось, готовы были без проблем принять Третий рейх. Однако в начале 1934 года он был вынужден направить Питеру Шёнау, местному нацистскому лидеру, прошение о своей отставке из-за постоянной враждебности Шёнау по отношению к себе. Зольмиц с горечью утверждал, что во всех своих действиях следовал приказам партии, включая реализацию Арийской статьи, исключая всех евреев с ответственных постов, связанных с подготовкой к авианалетам. Он не мог понять, почему именно он попал под огонь критики. Однако причиной давления на Зольмица оказалось то, что он сам был евреем[1330].

Что касается религии, семья была христианская и не имела контактов с еврейским сообществом, что без сомнения объясняет, почему его жена, Луиза Зольмиц, в тайне своего дневника, смогла написать в 1933 году, что в Гамбурге «ни один штурмовик не делает евреям ничего плохого, в их адрес не выкрикиваются проклятия, повседневная жизнь в Гамбурге не менялась, все занимаются своими делами, как обычно»[1331]. У Луизы Зольмиц не было еврейских предков. Но даже для нее нацистский бойкот еврейских магазинов, проведенный 1 апреля 1933 года, показался причиной для беспокойства, «жестокой первоапрельской шуткой». «Вся наша душа, — сокрушалась она, — предвкушала возрождение Германии, а не это». Тем не менее, размышляла она, по крайней мере с улиц пропали восточноевропейские евреи («подземные твари из Восточной Галиции, кажется, исчезли на время»)[1332]. А годом позже она с горечью говорила о дискриминации, от которой страдали ее еврейский муж и полуеврейская дочь. Она была вынуждена с отчаянием смотреть «как Фр[идрих] оказался во власти бесчестных мошенников, как его исключили из СА и «Стального шлема», Национал-социалистической ассоциации боевых офицеров и Академической ассоциации. Понимать, что все пути к счастью, в профессиональной или семейной жизни, окажутся закрыты для Гиз[еллы]! Дрожать при каждом случайном слове, каждом визите, каждом письме: что людям от нас нужно?»[1333]