Третий. Текущая вода

— А я вот вчера не испугался вашего Третьего, — похвастал он, разлегшись на траве. — Вернее, я его почти не испугался. То есть я хочу сказать, что немного струхнул. Ну, да, — он кивнул головой, припоминая обстоятельства встречи, — я испугался, как заяц. Да я был просто в ужасе. У меня, если вспомнить хорошенько, затряслись и руки и ноги. Да меня чуть Кондрат не хватил. Я иду. Вдруг навстречу — Третий! Он шел, задержав на мне свой идиотский, паршивый, никудышный взгляд, и на лице его будто даже застыло недоумение: с какой это стати я попался ему на дороге? У меня отнялись и руки и ноги, и я готов был уже потерять сознание, но тут вспомнил, что еще могу спастись, если придумаю одну штуку. Я схватил с земли какую-то палочку и мигом очертил вокруг себя немного неправильную — волновался! — окружность. «Стой! — крикнул я. — Если ты ступишь за черту этого круга, ты попадешь в антимир, в антивселенную, набитую отрицательными зарядами и античастицами!» Он затормозил и сдал немного назад. «Если ты ступишь за эту черту, — уже более спокойно предупредил его я, — то ты попросту аннигилируешься, превратишься в эфир или зефир или черт тебя знает во что. Тут тебе не климат, можешь мне поверить. И катись-ка ты куда катился, а меня не трогай, свинячий потрох!» Он посмотрел на меня с каким-то интересом и — как оно называется — забыл! — состраданием, что ли? Он на меня посмотрел, измерил взглядом, будто с невесть какой тварью приходится иметь дело, будто за мной много всякого, тьма грехов вроде нечистой совести, кривых зубов, бегающих глаз и убийства невинного человека. Он осторожненько обошел мое сочинение и удалился. Бррр! Я до сих пор, с самого вчерашнего дня помню его улыбочку…

— А что дальше? — у Поварихи вместе с париком стояли волосы.

— Я бы торчал за этой чертой до скончания века, как какой-нибудь пенек горелый, потому что мне уж никак нельзя было выйти наружу: я бы аннигилировался, точно так же, как мог аннигилироваться Третий, взбреди ему в голову ступить ко мне в круг.

Семен, разинув рот, смотрел во все глаза на Леву, будто только сейчас сумел разглядеть за этим морщинистым лбом и глазами, как бы сжеванными в стиральной машинке, величайший мозг современности, мозг ученого и аналитика.

— Но я нашел выход, — успокоил присутствующих Лева, — не такой уж я лопух, как вам может показаться. Прикинув и так и этак, я решил, что помочь мне может только переходной тамбур, вроде декомпрессионной камеры, где должно было уравняться давление и антидавление, немного подождал, открыл калиточку и понесся мелкими скачками прочь.

— Сумасшедший! — взвизгнула Повариха. — Третий сумасшедший. Вот увидите, он еще даст копоти, уж он-то нам устроит Варфоломеевскую ночь. Еще до того, как придет ВЕТЕР, он сведет нас всех в могилу!!!

— Я все думаю, — задумчиво произнес Лева, — что во всем том, что случилось вчера, таится глубокий смысл. Жизнь есть хитрая и подлая штука: она нас помещает не в те миры, в которых мы бы хотели существовать с самого дня рождения, она меняет нас местами в этих мирах и тасует, как колоду Кэповых карт. Теперь же, когда я, например, захотел поменяться с Третьим местами, то получается, что мы можем исчезнуть, едва только вступив ногой в мир другого, мы превращаемся в Ничто. Эрго: мы должны оставаться в своих мирах и не рыпаться в чужие.

Жгли книги. Наташа, напевая про себя, писала названия их на отдельный листок. Горели книги, старые, зачитанные до последней ветхости, без обложек, начал и концов, и не читанные, вероятно, ни разу — в тяжелых обложках коричневого цвета. Брошюры издания чуть ли не сорокалетней давности, старые, скрученные и потускневшие журналы. Николай складывал кучки у костра и подбрасывал в огонь то одну книгу, то другую.

«Стоят, мозолят глаза, — сказал он. — Никто их и в руки не берет. Будто инкунабулы какие, хотя они еще не заработали ни ветхости, ни ценности инкунабул. Вот Наталья накопила на них зло и решилась списать, библиотека у нас невелика, ее можно прочитать за год. Пополняется она и из конторы, и с судов, а чаще всего оставляют уезжающие отсюда люди. За те годы, что они здесь проводили, было прочитано много книг, и, естественно, из тех библиотек, которые у них были, осталось несколько книг. Так бывает, когда в пути не выбрасываешь котелок из рюкзака, хотя он и ощутимо весит, тем не менее — нужен, а та часть библиотеки, которая осталась, на весах бытия стала тянуть весьма ощутимо».

Я читал названия: «О болях в сердце», «О вреде курения», «Правильный русский литературный язык», биографии великих людей. Растрепанные, без названий, книги сгорали быстро, а толстые обложки нечитаных коробились, выгибались, неохотно обгорали по краям.

Николай сосредоточенно подгребал палочкой, продолжал говорить: