Тревожная Балтика. Том 1

В первых строках письма сообщаем, что все мы живы и здоровы, чего и тебе желаем. Каждый работает на прежних местах: я кручусь в кузнице, потихоньку вожусь с железом. Сделал себе небольшой станочек и плету тросы для начальства. Я для них – находка, таких специалистов, как я, уже нет. Мать все так же сутками дежурит в котельной, целыми днями смотрит на присланную тобой фотографию и плачет: очень ты худой. Валя устроилась в Быткомбинат швеей, говорит, что работа нравится. Сначала обратилась туда, но ее не взяли, сказали, что мест нет. А потом она шла по городу и увидела на столбе объявление о приеме в этот же Быткомбинат, так она настояла, и ее взяли.

У нас в Харьковской экспедиции построили хороший концертный зал, меня приглашают туда выступать. Слушатели принимают очень хорошо. Мы там такие концерты закатываем, что и в городе таких нет, все приезжают к нам.

Живем по-прежнему в вагончике, хоть тесновато, но все условия для проживания есть. А еще мы наделали много пельменей и положили за окно на мороз, теперь, когда надо, достаем и варим. Все очень довольны. Насчет тех денег, что не дошли в письме, не переживай, но у нас в армии таких сразу вычисляли, и они за это отвечали.

На этом письмо заканчиваю. Можешь много не писать, но на каждое письмо обязательно отвечай. Служи хорошо – как надо, а за нас не волнуйся, мы везде прорвемся.

С большим приветом. Ким и вся наша семья».

Через пару дней Александр здоровым вернулся в распо ложение роты.

Вечером после развода Чунихина направили на охрану хозяйственного двора с многочисленными постройками.

Зимой быстро наступали сумерки, и он остался один в дальнем углу. Неспешно отмеривая шагами маршрут, слышал из сарая приглушенную возню домашних животных, что позволяло чувствовать себя не так одиноко. Затем долго глядел на пустой стадион и далее, через забор, на большой дом, горевший десятками окон. Невольно представил, что в них происходит, и от мыслей о гражданской жизни, полной тепла и уюта, ему стало хмуро и жутко. «Живут же люди… – горько думалось ему. – А тут стоишь как дурак. Охраняешь неизвестно что, какой-то скот – кому это нужно!»

Он достал из кармана письмо и прочитал вновь. Мать писала, что все нормально, как и должно быть, брат нашел себе невесту, сыграли свадьбу. «Тебя, к сожалению, не было, сынок. Когда будут готовы свадебные фотографии, мы обязательно вышлем. А собака Шарик беспощадно рвет цепки, злой очень. Забор наконец-то покрасили, хотя и зеленой краской, а соседская Наташка вышла замуж за парня, который недавно пришел из армии».

Заканчивалось письмо материнской просьбой: слушаться начальников и командиров и выполнять все, что будут говорить.

Удивляясь наивности матери, Анатолий лишь ухмыльнулся. Охваченный теплотой письма, он пуще затосковал по дому.

Наконец увидел в темноте сменного матроса, позвякивая штык-ножом, бодро поспешил навстречу, желая побыстрее скинуть шинель и, не раздеваясь, свалиться на койку, чтобы вновь проснуться через два часа.

Спешно прошел мимо осунувшегося дневального и осторожно побрел по затемненной казарме с повсюду спящим людом. Чем ближе подступал к своей койке, тем лучше слышал оживленный ропот, понимал, что там что-то происходит. И, действительно, обнаружил пересмеивающихся старшин, весело сидевших по койкам, которые примолкли, наблюдая за тем, как подчиненный снял шинель, собираясь взобраться на второй ярус. Неловко улыбаясь, Грищенко остановил его за рукав: «Подожди», после чего из-под койки вытащил наполненное чем-то ведро. Оттуда шибануло запахом алкоголя.

– Садись.