Тревожная Балтика. Том 1

В их направлении решительно шел Грищенко, но, увидев Миркова, окруженного людьми, отчего-то стушевался, остановился на полпути.

Все же приблизился и, робея, подал руку.

– Молодец, Мирков, – произнес с неуверенным взглядом. – А я и не знал, что ты у меня артист.

Это прозвучало неубедительно. Все, что вдруг произошло с Мирковым, для Грищенко стало самой настоящей неожиданностью. Он поступал как было принято, со всеми одинаково безразлично, но тут «дух», выделившийся из толпы, потребовал иного обхождения, чего Устав не предусматривал.

Грищенко понял неуместность своего дальнейшего присутствия и быстро удалился.

Провожая взглядами широкую спину командира, матросы помолчали.

– Ты видал… «А я и не знал, что ты у меня артист…» – иронично повторил слова командира Курочкин.

– Ты видал? – продолжил откровения Козлов. – Ему завидно, что ты делаешь такое, чего он не умеет. Ну молодец. Мы так смеялись, даже Забродский.

После всего Мирков будто пробудился, воспрянув духом. Завидев знаменитость, все улыбались и хвалили его, пожимая руку. Быть может, впервые за долгие месяцы службы он снова почувствовал себя человеком, заслужива ющим уважения.

Глава четвертая

Новый, 1983 год, по сути ничего не изменил в солдатской жизни. Надоевшие построения сменялись маршами, разводами, дежурствами и нарядами. По-настоящему недоедая и недосыпая, матросы постоянно испытывали два желания, которые были настолько сильны, что ни о чем другом ребята и не думали. Использовали любую возможность утолить голод, растаскивали в столовой хлеб в карманы; старались в свободное время хоть на минутку прикрыть глаза, забывшись в кратком сне. То, что родители присылали в посылках, мгновенно расхватывалось голодной оравой, матросы обязаны были делиться со старшинами. Те скромно принимали, а после отбоя, удалившись в комнату, устраивали себе ужин из солдатских подношений.

Румянощекий красавец, старшина 1-й статьи Кушнир достал из сумки конфету, опустил в рот.

– Вовка, – обратился он к Забродскому равнодушно, томимый усталостью и поздним временем суток, – ты слышал, что о тебе говорят? Они собираются набить тебе морду.

– Пусть только попробуют… – сурово отбился тот мужественным голосом; был мрачен, отчего лицо казалось потяжелевшим. – Я им тогда такое сделаю… А кто это говорил? – он ел конфету, развалясь на стуле.

– Сегодня кто-то за моей спиной сказал, предупреждали…

На что тот лишь снисходительно улыбнулся.

– Да я их в бараний рог скручу. «Душары»… Кто они такие, чтобы мне угрожать! – Немного подумав, обронил тяжело: – Да… Намного тяжелей стало, чем раньше было.

Пообтерлись, свободу, что ли, почувствовали? Нельзя с ними по-хорошему. Чуть слабинку дал, и сразу на шею садятся! Они, дураки, не понимают, что их дальше-то ждет! – уставился на Грищенко, который, приложив к грифу гитары толстые пальцы, неумело терзал струны. – Гриша, что ты с ними возишься? Да гаркни на них построже. Мужик ты или не мужик?

Тот кротко поднял добрые глаза:

– Да я, Вова, и не знаю, что с ними делать.

– Гриша, ты что, не понимаешь, что подводишь нас?

– Да я… – попытался оправдаться Грищенко.

– Ладно, – с улыбкой пресек Забродский, подтрунивая над товарищем, – работай над своим характером. И будь смелей! Запомни одно: боятся – значит, уважают. Понял?

– Понял, – ответил тот, пытаясь изобразить улыбку.

Желанного веселья не получалось, и оттого больше молчали, борясь с тяжестью ночи.

– Ты, Гриша, своим авторитетом дави. А ежели не получается, то сам знаешь – у тебя опыт уже есть…

– Да жалко этих сопляков. Они на кораблях свое получат, – заметил Грищенко, бравируя, но, вопреки желанию, не получил поддержку.

Только лишь старшины с кульками скрылись в комнате, как все пришло в движение. Матросы спустились с коек и доделывали то, что не успели до отбоя: подшивали подворотники, стирали носки и устремлялись в туалет.

Александр вспомнил о прихваченных из столовой кусочках хлеба и босиком прокрался к своей шинели. Немедля вернулся в койку. Откусывая, повел глаза в сторону и увидел уставившегося на него соседа Мазанко, который не сводил голодных глаз с хлеба.

– Будешь? – прошептал Александр.

– Буду, – тот принял кусок с охотой, ел, не поднимая головы с подушки.

Вспомнив о Курочкине, Мирков тихо спросил через ряд, хочет ли тот хлеба. Со второго яруса поднялась голова, и тот с благодарностью принял брошенный ему хлеб.

При появлении из комнаты старшин все пугливо метнулись к койкам.

Перед подъемом Мирков почувствовал, что у него поднялась температура. Знобило, но все же поспешил со всеми на зарядку. Как ни убеждал себя обратиться к Грищенко, но гордость не позволяла выступить против сложившегося в роте мнения, что люди, желающие попасть в санчасть, считаются настоящими дезертирами. Таких награждали всевозможными нелестными определениями и эпитетами. Не желая попасть в их число, томился в ложном порыве геройства; из последних сил держался до вечера. Но все же решился подойти к командиру и, борясь с болью, робко доложил о болезни.

Грищенко остался совершенно равнодушен, недоверчиво поднял брови и грубо пробурчал: