Тревожная весна 45-го

Раздался выстрел, Марьяна пошатнулась,
И тихо-тихо упала на песок.
Она упала, глаза ее закрылись —
Не будешь больше плавить огольцов!

* * *

Ранним утром следующего дня Казимир, одетый в новенький темный костюм, в очередной раз встретился с сыном на тенистой аллее Ваганьковского кладбища.

— Давненько я не вставал в такую рань, — поежился Антон от пронизывающей свежести.

— Я хотел подойти сюда еще раньше, да кладбищенский сторож открывает ворота только в шесть.

Молодой человек до сих пор не понимал, зачем в прошлый раз отец назначил эту встречу на шесть пятнадцать утра.

— Я уволился с работы, — объяснил тот. — Ушел, так сказать, на пенсию.

— Ты серьезно?

— Разумеется. С прошлым покончено. Во всяком случае, туда, где жил и работал, я больше никогда не вернусь. Так что теперь слово за тобой.

— Подожди… это как-то связано с твоим предложением уехать из Москвы?

— Да. И я еще раз настойчиво прошу тебя подумать над этим.

— И куда конкретно? — без энтузиазма спросил Антон.

— Вначале на западную окраину Москвы. Там в Серебряном бору нас дожидается моя машина с запасом бензина. Предлагаю отправиться в сторону Белоруссии.

— А что там?

— Недалеко от польской границы живет один человек, мой давний сослуживец. Остановимся у него. Поживем пару дней, подумаем, куда и как дальше.

Сын стоял в задумчивости. По выражению лица было видно, что предложение отца не стыковалось с его планами.

— Ты напрасно беспокоишься — мы наведаемся в Москву, — заверил Казимир. — Мы с тобой еще не раз придем к этой дорогой нам могиле, не раз положим на нее свежие фиалки.

— Машина, польская граница, сослуживец, — повторил Антон. — Ты же говорил, что никогда не служил в армии.

— Мне многое предстоит тебе объяснить. Но сейчас у нас мало времени, я скажу лишь самое главное, — обнял его отец и сделал несколько шагов по аллее в сторону женской фигуры из белого мрамора под черными металлическими пальмами.

— Ты, Антон, потомственный дворянин из знатного и древнего рода.

— Я — дворянин?..

— Граф. Ты вырос у двоюродной бабушки, бывшей актрисы оперетты Михелины Михайловны. Помнишь?

— Конечно, — подивился сын. — Бабушка была строгим, но прекрасным и чутким человеком.

— А фамилию ее назвать можешь?

Молодой человек наморщил лоб…

— Нет, — признался он спустя некоторое время. — Она не получала писем, документов ее я никогда не видел.

— Ее фамилия — Блювштейн.

— Блювштейн? Кажется, я слышал в ее разговорах с подругой эту фамилию. Постой… Как же я сразу не догадался? Значит… — Молодой человек медленно перевел взгляд на табличку под мраморным изваянием. В глазах горело любопытство.

— Все верно: Сонька Золотая Ручка — твоя прабабушка по материнской линии.

— Я что-то не пойму. Мама носила фамилию Брин. Ты — Железнов. Почему же у меня фамилия — Квилецкий?

— Прогуляемся до конца аллеи, — предложил отец.

Неторопливо вышагивая по пустынной кладбищенской дорожке, Казимир начал посвящать сына в тайны, о которых тот даже не догадывался…

Глава семнадцатая

Москва

14–15 июля 1945 года.

Старцев с Васильковым очень надеялись на то, что оперативно прибывший на Восьмую улицу Соколиной Горы отыщет какие-то следы или найдет свидетелей похищения Валентины.

— Как же так? При чем здесь она? Сволочи… Я на днях сделал ей предложение. Она согласилась, мы даже назначили дату свадьбы… — кусал по дороге губы Александр.

Иван понимал состояние друга. Пройдя с первого до последнего дня тяжелейшую Отечественную войну, он вернулся в мирную Москву и вместе с миллионами других советских граждан надеялся больше никогда не испытывать ужасов несправедливых потерь, предельных встрясок и переживаний. А тут такое…

— Мы что-нибудь придумаем, Саня, — всячески пытался подбодрить его Старцев. — Ты, главное, держись, не раскисай. Мы должны раздавить этих гадов. В их же норе!..

— Да, мы должны найти выход, — очнулся Васильков. — Она заканчивает в шесть, если не дежурит. Правда, иногда задерживается. Но все равно выходит с больничной территории засветло. Сейчас ведь в девять темнеет, верно?

— Верно, верно. Сейчас все выяснится, — приобнял Иван товарища. — Уверен, Егоров на месте уже поработал. У Васи знаешь, какая хватка! Я когда начал работать стажером, он еще в старлеях ходил, но уже имел большой опыт и числился среди сыскарей настоящим зубром! На фронт знаешь, как просился? Каждую неделю рапорта писал, а его не отпускали. Ценили за хватку и прозорливость. Многому я у него научился, очень многому…

Служебная «эмка» мчалась по узким улочкам северо-восточного пригорода. Перемахнув по мосту Яузу, она свернула в Мейеровский проезд. Пронеслась до Восьмой улице и, наконец, подкатила к южным воротам больницы на Соколиной Горе.

Прямо напротив ворот стоял другой автомобиль с номерами Управления московского уголовного розыска. Возле него, что-то обсуждая между собой, курили Егоров, Баранец и Горшеня. Завидев подъехавших товарищей, Василий тотчас подошел с докладом: