Тревожное счастье

— И в дневник свой дурацкий не заноси. Я хочу, чтобы это было только моей тайной.

Мне трудно было дать слово, что я не запишу нашего разговора. Кроме того, меня немного обидело, что он назвал мой дневник дурацким, я смолчал.

Он тоже долго молчал: то ли ждал моего клятвенного слова, то ли раздумывал, можно ли мне доверить тайну. Потом тряхнул меня за плечи.

— Я скажу тебе нечто необычное, то, во что ты не поверишь. Я влюбился.

— Влюбился?

«Полгода он не видел в глаза ни одной девушки, — блеснула мысль. — Ни одной, кроме… Неужели? Что же это происходит? С каждым днем мне не легче!»

Я почувствовал себя так же плохо, как после той нелепой истории, принесшей мне такие страдания. Прошло полмесяца — и мои переживания стали притупляться. И вот тебе на!

— Ты догадываешься, в кого?

— Нетрудно догадаться. Антонина?

— Да…

Я резко поднялся, сбросил его руку с плеча.

— Она не стоит твоей любви!

Он схватил меня за ворот полушубка, словно испугался, что я уйду.

— Не стоит? Почему не стоит? Впрочем, нет! Не надо! Ничего не говори! — Он оттолкнул меня. — Я не хочу ничего слушать! Я люблю, и мне хорошо, и я ничего не хочу знать. Ты, возможно, услышал какие-то сплетни. Если одна женщина и столько мужчин вокруг, всегда будут сплетни. Но я не хочу их слышать. Я, возможно, никогда не скажу ей о своей любви, не признаюсь. Она, видимо, любит кого-нибудь другого, выйдет замуж… Что ж, я пожелаю ей счастья и когда-нибудь освобожусь от своего чувства. А может случиться — все случается в жизни, — может случиться, что мы придем друг к другу… Но теперь я не думаю об этом. Мне хорошо от моей любви, она наполняет, украшает мою жизнь, и я не хочу, чтобы ее разрушили раньше, чем нужно. Я прошу тебя как друга…

Он горячо и долго шептал мне слова, все их невозможно было запомнить. Я, понурый, весь ушедший в себя, стоял с другой стороны холодной чугунной печки и думал о своем. Нет, теперь это не только мое. Моя тайна, но она касается других людей, дорогих мне людей. Эта женщина стала не только между мной и Сашей, но вот она стала между мной и моим лучшим другом. В сущности, она разрушила нашу дружбу. Теперь мы уже никогда не сможем быть такими искренними друг с другом, как были до этого. Я со страхом думаю, что могло бы произойти, если бы я все рассказал ему. Не впервые я искал встречи с ним с глазу на глаз. Но каждый раз меня сдерживало его веселое, возбужденное настроение, его счастливое лицо. Что ж, пусть останется со своим воображаемым счастьем! Правда, я немного омрачил его. Он ничего не хотел слышать об Антонине, но на сердце у него стало тревожно, и он после моих горячих слов не удержался, чтобы не спросить:

— А что ты слышал? Почему она недостойна моей любви?

— Говорят, что ее любит начальник боеснабжения.

Я умышленно назвал самого красивого и интересного офицера.

Сеня засмеялся:

— Любит! Да ее, может, десятки любят! И что из этого? Разве из-за того, что ее кто-то любит, я не могу любить? Меня удивляет твоя логика, Петро. Не стоит… Нет, я понимаю, ты слышал нечто более грязное. Люди — циники, сам ты когда-то говорил. И завистники. Но для меня она самая красивая, хорошая, чистая, и я ничего не хочу знать. А если и услышу что, все равно не поверю!

Наивный мальчик! Когда-то и я был таким. И мне стало обидно и горько оттого, что теперь я чувствую себя иным — худшим, чем был совсем еще недавно.

1 декабря

Мастера ремонтировали орудие, и Севченко послал меня с пакетом на КП дивизиона. Сдав пакет, я неторопливо возвращался на батарею. С любопытством осматривал город. Мне давно хотелось узнать, как живут люди при почти ежедневной бомбежке. Всюду следы разрушения, руины домов, пепелища, засыпанные снегом. Но город живет полной жизнью. Приметы ее я видел на каждом шагу, и они приятно поражали, рождая уверенность и спокойствие.

Я с удивлением остановился перед трехэтажным домом, одна половина которого была разрушена, а в другой жили люди. Гардины на окнах, цветы. В проеме лестничной клетки, где торчали остатки поломанной рамы, появилась женщина, повесила на подоконник ковровую дорожку, начала выбивать пыль. Мне показалось это чудом. Половина дома снесена войной, не сегодня-завтра сюда может попасть другая бомба, а люди наводят чистоту и уют.

Три девушки, раскрасневшиеся от мороза, прошли мимо. Одна толкнула меня плечом.

— Ворону поймаешь, сержант!

Они засмеялись.

А потом — школа. Я не сразу даже понял, что за шум, пока в здании на другой стороне улицы не открылись двери и целая ватага детей не высыпала во двор. Обычные ученики, как все остальные, такие же, каким когда-то был я сам. Один выехал из дверей на плечах у своего товарища. Другой толкнул девочку в снег. Третий подбежал ко мне, смело спросил:

— Сержант, гильза автоматная есть?

Автоматной гильзы у меня не было.

— А пистолетная? — допытывался мальчик. — Нет? А из чего ты стреляешь?

— Из пушки.

— Из какой?

— Из зенитной.

— А-а… — разочарованно протянул он, махнул рукой и побежал догонять товарищей.

Я пожалел, что не смог дать ему какую-нибудь гильзу. Можно было бы заговорить с ним и расспросить, как он здесь живет.