Тревожное счастье

Его охватила отчаянная, безрассудная отвага. Он вскочил с земли и зашагал в деревню. Однако не попал на то место перед выгоном против хаты Трояновых, а вышел по другую сторону сухого болотца к ольховым кустам, среди которых чернели свежие следы прошедшего стада.

Эти следы как-то сразу охладили Петра. «Коров много, — подумал он, — значит, „мирно“ живут, не „вредят“ немцам, раз те коров не трогают. Верно, здесь полицейский гарнизон из своих бобиков…»

Да и деревня уже вся проснулась, по улице ходят люди. В такой ранний час незнакомого человека сразу засекут. Петро снова отступил в глубь леса, снова забрался в чащу и повалился на мох. «Надо идти!» — приказывал он себе и… не трогался с места. Там ждали друзья. А здесь — Саша… Как уйти, не поглядев ей в глаза? А как взглянуть?.. Теснились мысли, планы… Но усталость — две бессонные ночи — взяли свое. Петро уснул.

Проснулся в испуге: ведь мог же кто-нибудь невзначай наткнуться на него. Но сон как-то хорошо успокоил, вернул рассудительность, трезвость. Хотелось есть, — уже сутки, кроме поздней черники, ничего не ел.

Спал, должно быть, часа три, потому что солнце уже поднялось высоко.

Раздумывал: «В такое время в деревне пустеет. Одни дети да старики. Пойду. Попрошу поесть у какой-нибудь бабки. И между прочим спрошу о Саше. Скажу, что когда-то до войны вместе учились. А там, может быть, удастся послать какого-нибудь мальчишку, чтоб позвал Сашу в лес. Чего мне бояться, если у меня такое оружие?»

С опушки облюбовал себе хату, почему-то третью с краю, самую зажиточную на вид. Зашел прямо с улицы, не таясь. Во дворе встретила молодая хозяйка. Она расставляла для сушки тучные снопы проса. И тут Петро стало немного не по себе: слишком уж зажиточная хата по нынешним временам — занавески на окнах, в хлеву визжат поросята, на гонтовой крыше греются на солнце пузатые желтые тыквы и аппетитные красные помидоры.

Но пути к отступлению не было.

Не попросил, а потребовал поесть. Молодица не испугалась и не стала, как это водилось в те времена, если заходил чужой, жаловаться, что в хате крошки хлеба нет. Только как-то странно улыбнулась, стыдливо прикрыла сочные губы уголком линялого платка и пригласила в хату. Сняла скатерть, постлала другую, попроще, положила большой каравай свежего хлеба, от аромата которого у Петра закружилась голова. Он сразу жадно отломил большой ломоть. Женщина снова ухмыльнулась.

— Я вам молока холодного из погреба принесу. И на чердаке погляжу — нет ли яиц. Кудахтали сегодня…

— Мгу, — промычал Петро, набивая на диво вкусным хлебом рот.

Хозяйка вышла. Петро огляделся. Хата чисто побелена, на никелированной кровати — гора подушек. На жерди — завешенная простыней одежда. «Не боятся, что немцы отберут…»

Он знал, видел, что теперь в крестьянских хатах пусто: добро припрятано, потому что оккупанты забирают все, что попадет под руку, — не только хлеб и скот, но и одежду, полотна, скатерти, полотенца, посуду. «Не к старосте ли я попал?» — мелькнула мысль, и он проверил пистолет — подарок, полученный Кастусем в Москве, в партизанском штабе. Новенький красивый и блестящий, как игрушка.

Вдруг в стекло за его спиной что-то стукнуло, словно кинули камушек. Он оглянулся. Мальчик лет десяти кивал и показывал рукой на огороды — подавал знаки, смысл которых нетрудно было разгадать: удирай, мол!

«Кажется, влип, — подумал Петро. — Может, прыгнуть в окно?» Но тут же отказался от этого намерения. Схватил буханку, выбежал во двор, оттуда — на огород.

И тут, за хлевом, столкнулся лицом к лицу… с ней, с хозяйкой, красной, запыхавшейся, и с мужчиной, заспанным, в измятой нижней сорочке, с винтовкой в руках. Женщина ойкнула от неожиданности и мигом юркнула за спину своего «архангела». Мужчина поднял винтовку, но, застигнутый врасплох, не успел дослать патрон, — верно, собирался сделать это во дворе. Петро опередил его: выхватил пистолет, направил на полицая. Но почему-то сразу не выстрелил. Приказал:

— Бросай винтовку, сукин сын!

— Бросай! — завизжала за спиной полицая женщина. И тот, посинев от страха, уронил оружие на землю.

— Три шага назад!

Они послушно попятились.

— Руки вверх!

Подняли руки.

Петро подхватил с земли винтовку.

— По партизанскому закону, я должен вас пристукнуть…

— Ро-о-одненький, — шепотом заголосила женщина.

— Молчать, немецкая сука! Мало у тебя добра? Хотела и за меня получить?

Больше всего ярился Петро против нее, этой предательницы. Но он чувствовал, что не в состоянии вот так в упор выстрелить в женщину. А на белого как мел полицая, который не проронил ни слова, Петро почему-то не очень злился. Ну и лопух, даже патрона не дослал. Жена его, верно, заставила пойти в полицию.

Не приходилось Петру в упор расстреливать людей. И легко ли это — убить безоружного! Черт с ними, пускай живут. Не миновать им кары.

— Ложись!

Легли. Она уткнулась лицом в его бок.

Петра это развеселило.